Чернильный ангел повесть
Шрифт:
Надо упредить. Запыхавшись, я притрюхал домой, вбежал на террасу, зорко взглянул на жену.
Она сидела откинув голову, открыв глаза и приоткрыв рот. Я осторожно взял ее за руку, господи, одна кость!
– Да-да… я слышу, – выплывая откуда-то, пробормотала она.
Лучше бы она сейчас не слушала, немножко бы поспала!
На цыпочках – что было, как теперь понимаю, глупо и полностью выдавало меня – я вышел с террасы, пошел к калитке.
События уже обрушивались на меня, как дома при землетрясении. К калитке, радостно хромая, двигалась бабка Марьяна, Саввина
– Тебя там баба кличеть! – радостно и громко воскликнула она.
Ну зачем же орать? Я испуганно оглянулся на марлю, закрывающую вход на террасу мухам… и лишним звукам, я надеюсь.
Пошел.
Втахова, вылезающая из “пежо”, была прелестна. Как сказал английский поэт, “словно роза в утро битвы”. Это сравнение легко было проверить: розы – от бордовой до чайной, желтой – как раз торчали из всех палисадников. “Линкор” – заглохший “КРАЗ” – нас надежно закрывал: она остановила авто у развилки. Козлятушки, как кусочки ваты, почему-то сгрудились у ее ног, жалобно мекая.
“Ваша мать пришла, молока принесла”?
Мы смотрели друг на друга.
– Ну что? – усмехнулась она.
– …Войти, конечно, нельзя?
– Н-нэт! – страстно прошептал я и испуганно оглянулся… хотя, конечно, лучше бы войти: такие вот перешептывания в пределах слышимости – наихудший вариант. Но наихудший всегда и выбираем… лучше для романиста.
– Нельзя. Так я и предполагала. Работник невидимого фронта.
– “Союз меча и орала”! – не подумавши, брякнул я.
И тут же нам обоим в головы – спелись все-таки – явился неприличный смысл этого образа. Втахова густо зарделась, хотя и без того у нее румянец довольно темный, и я вдруг тоже почувствовал в щеках жар.
– Где меч-то? Не вижу! – взяв себя в руки, нагло проговорила она.
– …Но я не об этом… думала сегодня всю ночь. Я видела, как ты лез.
– …Куда?
– …В окно батиной квартиры.
– И что?
– И то! Я думаю, что ты среди нас… единственный… кто разбирается с дружбой народов всерьез. И за все отвечаешь, по полной программе!
– …Ну?
– Гну. И я считаю, что “Чернильного ангела”, – (он как раз раздулся на простыне), – достоин именно ты… а не этот… – Она кивнула на картинно застывшего на террасе Кузю. Я испуганно глянул на Кузю (обидели друга!), потом снова на Фатьму.
– …Шутишь?
Вон там, за оградой, стоит действительно серьезный мыслитель…
А я что?
– Ради шутки, даже самой блистательной, я бы не тащилась так далеко, – процедила она. Передо мной снова была серьезная дама, крупная международная функционерка. – Жди! – отрывисто закончила она, хлопнула дверцей и, оставляя за машиной вихрь тополиных пушинок, уехала.
А как же Пуп?! Маленько ошибся Кузя?
Неужто? – я глядел ей вслед. Неужто все мои муки позади и премия, по-пауэлловски увесистая, оттянет мой карман?.. Не зря я, выходит, над бездной висел? Накупим теперь лекарствий, витаминов – и все будет хорошо! Я глянул на нашу дверную марлю, которая все это время странно шевелилась. Ничего, теперь предадимся
Вон и Кузя стоит – тоже радуется, наверное.
Странно – отворачивается…
Я открыл свою калитку. Навстречу шел Оча в ослепительно белом костюме… Мой герой! “Здравствуй, милый!” – обласкал его на ходу. А что ж не обласкать – за такие-то деньги!
И наконец я приподнял марлю…
Жена лежала откинувшись, блестя испариной на лбу. Глаза ее были закрыты, и она была, кажется, далеко. Может, это сейчас и к лучшему? Воровато, на цыпочках, я стал уходить с террасы, но именно этот вороватый скрип – все равно же слышный! – подействовал на нее хуже всего. Она вдруг подняла тонкую высохшую ладошку, что значило, видимо: погоди! Я встал.
“Сейчас!” – пошевелились беззвучно синие губы. Откуда-то издалека стали выплывать, возвращаться черты лица. “Садись!” – сказала она так же беззвучно, тронув ладошкой диван. И вот она открыла очи – в них был огонь.
– Может, тут премию урву, – проговорил я беззаботно. – Заживем!
Она покачала головою… Что? Не заживем? За такие-то деньги?!
Тишина!.. Но наконец пошел звук.
– …Н-нет…
Что – “нет”?! Не может говорить? В больницу надо!
Снова подняла прозрачную ладошку.
– Н-нет… Не уходи… Я скажу!.. Втахова, конечно, сука… Но тут я с ней согласна. Ты заслужил!
Снова откинулась, закрыла глаза.
– Эй! – Я осторожно тронул ее за руку… Она покачнулась, голова упала на грудь и так оставалась.
В больницу срочно надо!! Но какая тут больница – в деревне живем! Кузя все знает, ведь в медицинском когда-то учился, и коллеги все до сих пор чтут его! Да еще бы не чтить – с третьего курса за убеждения на костер пошел! Это они все – мещане,
Ионычи, а он – герой! Все боятся его- да и как его не бояться, когда он тут недавно самого Михаила Булгакова (тоже, кстати, врача) причесал. В каких-то архивах разыскал, что в “Мастере и
Маргарите”, оказывается, был абзац, посвященный Сталину,- а от него, Кузи, долгие годы это скрывали, вернее, пытались скрыть, но он нашел и сказал. Сам Булгаков перед ним трепещет – а куда уж нам!
На жену оглянулся – она, конечно, этот ход не одобрит, не любит
Кузю, но что поделаешь, если для спасения все время приходится делать запретные ходы, когда хорошее иначе как через плохое не сделать!
Пойду – опять на цыпочках, воровато… Такая жизнь!
Кузя, естественно, меня надменно встретил, хотя и с дружеской снисходительностью.
– О господи! – трубку раскурил. – Ты бы хоть раз зашел ко мне просто так, без корысти!
Без корысти некогда!
– Тебе этого мало? – Кузя кивнул на шоссе, по которому умчалась
Втахова.
Да, мало! Уже другое на уме!
– Не можешь к Бурштейну заскочить? Нонну в больницу надо! – сказал я.
– О дружбе ты вспоминаешь, только когда припрет! – сказал он.
Я оглянулся… из дома ни звука. Похоже, полемика с ним надолго затянется.
– Неужели не стыдно тебе… так позорно суетиться… буквально премию свою зубами выдирать?! – по-дружески проникновенно произнес он.