Чернильный ангел повесть
Шрифт:
Очень густая.
– Ну, это… знаешь! – Отец возмущенно откинулся. – Хочешь – сам вари! – грохнул котелок снова на плитку. Горяч батя… Потом немного остыл. – Я делал все точно, как Нонна показывала… Сама она ни черта не знает! – снова вскипел.
Бедная Нонна! Одна в огромной палате – маленькая, тощенькая, с крохотным узелком в тумбочке: штанишки, платочки. Нашел на кого напасть!
Но – спокойно… если я не буду спокоен – кто же тогда? Для раздоров всегда найдутся люди, а вот для успокоения… Тильки я.
– Какую она тебе показывала чашку –
– Вот эту! – Совсем уже разгневавшись, он брякнул чайной чашкой, едва ее не разбив.
– Она показывала маленькую! Вот эту – кофейную! – торжествовал я.
– Нет, эту!
Уперлись два барана!.. Понятно, он, особенно в теперешнем возрасте (почти девяносто), должен бороться и побеждать… за себя борется. Но и у меня душа зудела и чесалась… Не могу больше – улыбаться и терпеть!
– Ты же ученый,кажется, – проговорил я с язвительной усмешкой.- Так почему же на результаты опыта не обращаешь внимания? – Я подвинул к нему свою миску с окончательно застывшей мамалыгой. – Не интересует тебя? Только то интересует, что твои теории подтверждает? – Я победно откинулся на спинку стула.
Сволочь! Ведь знаешь прекрасно, что сейчас батя и мается как раз над своей новой теорией, сомневается в ней!
Вдарил под самый дых! Но – драться так драться… Батя сам так меня учил… когда я еще в школе был. Но, видно, придется разучиваться… Не в фильме ужасов живем!
В нем еще крестьянская жадность взыграла – из двух чашек, ясное дело, выбрал большую. Но эта жадность, нахрапистость и держит его в форме! А разве я сам не такой? Всегда большую выбираю!
Даже двум одинаковым людям не поладить, а что уж там про разных говорить?!
Мы ели, демонстративно отворотясь друг от друга – даже ложками промахивались мимо рта! Но вдруг поневоле наши взгляды сошлись.
От озера, с полотенцем через плечо, важно шествовал Оча. Откуда у парня испанская гордость? Врожденное?
– Да-а! – вздохнул батя. – В войну я урожай проса втрое увеличил! Армию накормил! Калинин орден вручал! Весь
Северо-Запад до сих пор мой ржаной хлеб ест – лучше не создали!
А я в итоге всего питаюсь… каким-то кавказским хлопцем!
Если бы! Давно уж не им!
– Кстати! – Он вдруг стремительно и гибко пригнулся ко мне, горячо зашептал: – А деньги-то он привез? Нет?! – (Это “нет” он прочел в моих глазах). – Так надо поговорить с ним! – настырно и, как я понимаю, уже ко мне.
Вот сам и говори! Вслух я этого не сказал – но по глазам он понял!
Грохнув, как говорится, чашкой о чашку, мы разошлись.
Через час я заглянул к нему в комнату… Пишет и чему-то улыбается. Да-а-а… Корень-то покрепче! А я как-то не мог перейти к углубленной работе… Ручонки трясутся. Ну ничего. Как он учил: лучший отдых – перемена работы. Достал из шкафа пакетики… Вот это сварганим: быстрорастворимый рассольник!..
Сглотнул слюну. Божественный запах.
– Иди! – заглянул к нему в комнату, как он утром – ко мне.
Он вышел, улыбаясь. Видно, приготовил
– Знаешь, – заговорил он, – когда я в молодости работал агрономом в Казахстане… часто приходилось в караванах на верблюдах ездить… с казахами. Помню, однажды долго ехали!
Много дней. На привале вечером – каждый раз одно и то же.
Слезаем с верблюдов. Они ложатся. Казахи костер разводят, в казане воду кипятят. Я в стороне, с моими сухарями. Потом, когда все у них готово, вода закипела, посылают ко мне маленького чумазого мальчишку. Тот подбегает, сияя, каждый раз с одним и тем же словом: “Чай!” Вот и ты меня так же зовешь!
Молодец! Уел. Разулыбался торжествующе.
– …Извини! – Я поднялся, ушел.
Чтобы зафиксировать, пока не забыл, батины речи, вынужден его самого покинуть. Такой жестокий парадокс… Такая работа.
Ну все! Теперь надо в больницу! Я вышел на крыльцо.
Да-аа, простыни на веревке нет… улетел мой ангел!
“Ниссан” Очи – уже, видимо, отремонтированный – сиял за оградой.
Но вряд ли он покатит меня.
А над “ямой” в гараже уже темнел синий “форд-скорпио” маэстро
Левина, и из “ямы” к нему вздымались золотые – в данный момент черные- руки Битте-Дритте.
– Быстрее не можешь? – колыхал над ним брюхом Левин.
Вот он, во всей красе, звериный оскал империализма! За что боролись?
– Погулять не пойдем? – Белозубо улыбаясь, на крыльцо вышел батя в своей довоенной соломенной шляпе типа “брыль”.
– …Н-ну ладно!
И сразу после – в больницу! Всем должно меня хватить. Хотя, честно говоря, самому мало.
Молча – думая каждый о своем, проклятом! – мы перешли шоссе, углубились по узкой тропинке в поле. Вдали темнел лес, по бокам шуршали колосья. Видно, батя часто гуляет здесь, в родной стихии.
Вдруг, остановившись, он азартно ухватил колос.
– Зацвела наконец-то! – Он отпустил стебель, колос пружинисто закачался.
– Рожь? – думая о своем (что там, в больнице?), пробормотал я.
– Что-о?! – рявкнул батя.
– Рожь, говорю, зацвела, – повернулся к нему я, отвлекаясь от мыслей.
– Рожь?! – Отец выкатил на меня свои жгучие очи. – Рожь?!
Со школьных времен я так его не пугался.
– Не рожь? – пробормотал я.
– …Пшеница?
– Тысячу раз тебе рассказывал! Не слушаешь, что ли, ни черта?!
–
Он вдруг шагнул в поле, ломая с хрустом стебли. – Иди сюда!
– Да ладно… зачем? Я все понял.
– Что ты понял?! – (лютует батя). – Иди сюда!
Я шагнул к нему. Он зорко отыскал самый крупный колос: ухватил, безжалостно отломал (ему, наверное, можно?), резко распотрошил и поднес к моему лицу.
– Смотри уж… раз ни черта не знаешь! Вот видишь – под пленкой, в закрытом чехле, – и пыльник желтый вон торчит, и рыльце, пушистое! Дошло теперь? Пшеница – типичнейший самоопылитель, а рожь, которой тут, слава богу, нет, – мрачно усмехнулся, – наоборот – типичнейший перекрестник. Перекрестное опыление.