Я выдохся. Кончился. Всё. Ни строки.И так я, и этак – и всё не с руки.Река замерзает, и ветер с реки.Пора ледостава, и время бесптичья.И в голову лезут одни пустяки.Одни пустяки начинают менятревожить —ну, скажем, вопросы величья,забвенья и славы,наличья врагов,а то – еще лучше —вопросы наличьядолгов перед кем-то и просто долгов,а то еще – тоже —вопрос безразличьявлиятельных критиков,узких кругов,от коих зависят вопросы величья,а также вопросы наличья долгов.Вот ход моих мыслей. Примерно таков.Я выдохся. Кончился.До неприличья,до ужаса даже – пуста голова.С трудом вспоминаю простые слова.Совсем задыхаюсь от косноязычья.Но после бессонницы ночь напролет,когда уже, в лестничный глядя пролет,решаю —а что, если вниз головой? —внезапно я звук различаю живой,шуршанье и клекот, как будто бы птичьягортань прочищается. Тронулся лед!И что-то случилось. Почти ничего.Всего только дрогнули чаши весов.И ключ повернулся. И щелкнул засов.Но это,возникнув бог весть из чего,моих журавлей предвещало прилет.(Вот тут и поди разберись,
отчего,откуда все это начало берет!)Но клекот, шуршанье, и сдавленный зов,и множество смутных еще голосов…Да что же случилось? Пока ничего.Но тронулся, тронулся, тронулся лед.Теперь не пытайтесь тягаться со мной!Нет, вам не подняться теперь до меня!О господи, что ж это было со мной?Неужто и впрямь начинали менясерьезно тревожить вопросы величья,забвенья и славы,наличья врагов,а то – еще лучше —вопросы наличья —ну, словом, весь этот набор пустяков?Нет, дудки! Ищите себе дураков!Моих журавлей начинается лет!И ветер охоты подул на листы,и пороховницы мои не пусты,и ход моих мыслей сегодня таков,что впору с богами соседствовать мне!Да что там – с богами! Я сам из богов!Движенье созвездий и ход облаковрешительно благоприятствуют мне.И все-то мне на руку все мне с руки,и все на мою только мельницу льет.Так что же случилось?Пока ничего.Но тронулся, тронулся, тронулся лед.
Второе тревожное отступление
Ну вот и вернулись твои журавли.И ветер охоты подул на листы.И пороховницы твои не пусты.Ну что же, прекрасно!И ход твоих мыслей сегодня таков,что можешь с богами соседствовать ты.Да что там – с богами! Ты сам из богов!Ну что же, возможно.А все же давай разберемся сперва —с чего закружилась твоя голова?Всего-то с того, что умеешь слова писать на бумаге?Что можешь придать им порядок такой,чтоб строки стояли строка над строкойи чтобы одна отвечала другойсвоим окончаньем?Что вместо, к примеру, весна и соснаты нынче рифмуешь весна и весла —и в этом ты зришь своего ремеслапрогресс несомненный,как если бы рифма весна и веслауменьшила в мире количество зла,хотя б одного человека спаслаот пули, от петли?А ты не подумал, садясь за стихи,что, может быть, это и есть пустяки —уменье писать на бумаге стихи,стихи на бумаге?И разве тебе не казалось порой,что ты занимаешься детской игрой,в бирюльки играешь во время чумы,во время пожара?Что все эти рифмы – безделица, вздор,бубенчики на шутовском колпаке,мальчишки, бегущие с криками вдольрядов похоронных?Ну что ж, опровергни, отбрось, отметивсе знаки вопроса один за другим,предай осмеянью, сотри в порошок,чтоб камня на камне…А все же ты должен пройти этот кругсомнений, неверья, опущенных рук,пускай не сегодня, не сразу, не вдруг,а все же, а все же…
Время раскрывающихся листьев
Фрагменты сценария
Клавиши рояля, чей-то палец,пробежавший по клавиатуре,и сейчас же тысячи сосулекс грохотом летят на тротуар.Человек сидит в весеннем сквере,в сквере,где сейчас творится чудо,чудо непрерывности творенья,сотворенья ветки и куста,чудо воссозданья,повторенья,завершенья круга,воскрешеньялиний изначального рисунка,формы прошлогоднего листа.Человек сидит в весеннем сквере,в сквере,переполненном грачами,их высокомерными речами,вздорностью грачиных пересуд.Черные пасхальные старухис древними рублевскими очамибелые платочки с куличамимимо сквера бережно несут.Человек сидит в весеннем сквере,улыбаясь грусти безотчетной,смотрит,как в песке играют дети,хлебцы выпекают на доске,как они песок упрямо роют,на пескепесочный домик строят,крепость воздвигают на песке.А весенний гром,еще несмелый,первый,еще робкий,неумелый,тихо погромыхивает где-то,громыхает,душу веселит.А весенний дождик все смывает,облегчает,очищает душу,обещает радужное что-то,что-то неизвестное сулит,что-то позабывшееся будит —что-то будет,что-то еще будет,что-то еще здесь произойдет.И тогда в дожде,как наважденье,возникает давнее виденье —женщины забытые глаза,два бездонных,два бессонных круга,и сквозь них,сквозь дождь,неторопливо —человек по улице идет,и навстречу женщина идет,и ониувиделидруг друга.
Воспоминанье о шарманке
В высоком и тесном дворе,как в глубоком колодце, на днепоявлялся шарманщик,появлялась шарманка,появлялся мотивчик,наивный и грустный,и тогда открывались окошки,и двор оживал,и в окне проступало лицо,проступала рука,проступала ладонь под щекой,из окна вылетала монетка,завернутая в бумажку,и летела на дно колодца —летела копейка,летела слезинка,летела улыбка,летела ромашка,летела синица,жар-птица,райская птица,ах, спасибо, шарманщик!Но кончался мотивчик,уплывала шарманка,удалялся шарманщик,унося в кармане копейку,слезинку,улыбку,ромашку,синицужар-птицу,райскую птицуи колодец дворанаполнялся,как дождевою водой,тишиной,и онарасходилась кругами,расходиласькругами,расходиласькругами…
«Еще апрель таился у запруд…»
Еще апрель таился у запруд,еще была пуста его купель,а он не почитал уже за трудусилья капельскладывать в капель —в копилку,по копеечке,копил,как скряга,а потом на эту медьсебе рубаху синюю купил —ни мне, ни вам подобной не иметь.В рубахе синей,конопат и рыж,пустился в пляс,как молодой цыган,и все сосульки,виснувшие с крыш,запели,как серебряный орган.И
тут уже поехало, пошло,а на вторые или третьи сутки,в один из этих дней,произошлосамоубийство мартовской сосульки,которая,отчаявшись,упалас карнизаи покончила с собой,чего никто, конечно,не заметил.Апрель был юн,он весел был и светели щеголялв своей рубахе синей,которая казалась голубой.
Птицы
Когда снега земли и небав окне смешались заодно,я раскрошил краюшку хлебаи бросил птицам за окно.Едва во сне, как в черной яме,рассвет коснулся век моих,я был разбужен воробьями,случайной трапезою их.Они так весело стучалио подоконник жестяной,что показалось мне вначале,что это дождик за стеной.Потом их стук о подоконникродил уверенность во мне,что по дороге скачет конникморозной ночью при луне.Что это кто-то, по ошибкевстав среди ночи, второпяхстрочит на пишущей машинкесмешной рассказ о воробьях.А птицы шумно пировалии, явный чувствуя подъем,картины эти рисовалив воображении моем.Как будто впрямь благодарилименя за что-то воробьи,они на память мне дарилипроизведения свои.Они давали безвозмездно,а не за пищу и за кров,по праву бедных и безвестныхи все же гордых мастеров.Они творили, словно пели,и, так возвышенно творя,нарисовали звук капелисреди зимы и января.И был отчетливый рисунокв моем рассветном полусне —как будто капало с сосулеки дело двигалось к весне.
Человек с транзисторным приемником
Вы еще привыкнете к нему,к этому звучанью резковатому!..Человек идет по эскалатору.Он стоит от вас невдалеке.Ящичек свистящий и грохочущий,ящичек поющий и хохочущийдержит, как воробушка, в руке.Он таскает ящичек по городу,по бульварам бродитда по скверикам.К морю выйдет —ходит по-над берегом,собственною музыкой томим.Кто ж он,этот странник,очарованныйящичком играющим своим?Эту вещь, недавно уникальную,хитрую шкатулку музыкальную,на себе несет он, как печатьвремени,которое молчатьразучилось,да и не желает.– Эй, – ему кричат, – убавьте звук!– Сделайте, – кричат ему, – потише!Прекратите шум!.. —Да вот поди же,шум не прекращается никак.Спящие в домах раздражены.Сколько раз его ни унимали —всяческие меры принимали —так и не добились тишины.Продолжает ящичек звучать —петь,кричатьи всякое другое.Потому что время не такое —не такое время,чтоб молчать!
Воспоминанье о санках
Мама везет меня куда-тона санках,нас обгоняет извозчик,а мне, должно быть,года четыре,и мама идет впереди,а я смотрю в ее спину,уставился в одну точкуи думаю о чем-то.– О чем ты там думаешь, мальчик? —говорю я ему,сидящему в санках.Я хочу забежать вперед,заглянуть в глазаи сказать ему что-то,предупредить его, что ли, о чем-то,предостеречьот каких-то опасных поступков,но санкивсе дальше и дальше,все гуще падает снег,и вот уже санки пропали из виду,и на снегу остаетсялишь следих узких полозьев,а потом и его заметаетснегом.
Как показать весну
Я так хочу изобразить весну.Окно откроюи воды плеснуна мутное стекло, на подоконник.А впрочем, нет,подробности – потом.Я покажу сначала некий доми множество закрытых еще окон.Потом из них я выберу однои покажу одно это окно,но крупно,так что вата между рам,показанная тоже крупным планом,подобна будет снегуи горам,что смутно проступают за туманом.Но тут я на стекло плесну воды,и женщина взойдет на подоконники станет мокрой тряпкой мыть стекло,и станет проступать за ним самаи вся в нем,как на снимке,проявляться.И станут в мокрой раме появлятьсяее косынкаи ее лицо,крутая грудь,округлое бедро,колени,икры,наконец, ведроу голых ее ног засеребрится.Но тут уж время рамам отвориться,и стекла на мгновенье отразятдеревья, облака и дом напротив,где тоже моет женщина окно.И тут мы вдруг увидим не одно,а сотни раскрывающихся окон,и женских лиц,и оголенных рук,вершащих на стекле прощальный круг.И мы увидим город чистых стекол.Светлейший,он высоких ждет гостей.Он ждет прибытья гостьи высочайшей.Он напряженно жаждет новостей,благих вестейи пиршественной влаги.И мы увидим —ветви еще наги,но веточки,в кувшин водружены,стоят в окне,как маленькие флагитой дружеской высокой стороны.И все это —как замерший перрон,где караул построился для встречи,и трубы уже вскинуты на плечи,и вот сейчас,вот-вот уже,вот-вот.
Сон об уходящем поезде
Один и тот же сон мне повторяться стал.Мне снится, будто я от поезда отстал.Один, в пути, зимой, на станцию ушел,а скорый поезд мой пошел, пошел, пошел.И я хочу бежать за ним – и не могу,и чувствую сквозь сон, что все-таки бегу,и в замкнутом кругу сплетающихся трассвращение земли перемещает нас —вращение земли, вращение полей,вращение вдали берез и тополей,столбов и проводов, разъездов и мостов,попутных поездов и встречных поездов.Но в том еще беда, и, видно, неспроста,что не годятся мне другие поезда.Мне нужен только тот, что мною был обжит.Там мой настольный свет от скорости дрожит.Там любят лечь – так лечь, а рубят – так с плеча.Там речь гудит, как печь, красна и горяча.Мне нужен только он, азарт его и пыл.Я знаю тот вагон. Я номер не забыл.Он снегом занесен, он в угле и в дыму.И я приговорен пожизненно к нему.Мне нужен этот снег. Мне сладок этот дым,встающий высоко над всем пережитым.И я хочу за ним бежать – и не могу.И все-таки сквозь сон мучительно бегуи в замкнутом кругу сплетающихся трассвращение земли перемещает нас.