Черно-белый танец
Шрифт:
«Классно. „Лид“, кажется, удался. А теперь – плавно переходим к главной теме критической корреспонденции: на заводе в литовском городе Григишкес коммуниздят туалетную бумагу».
Тут грянул звонок в дверь.
Ни секунды не сомневаясь, что вернулась из магазинов Настька, Сеня бросился открывать дверь.
Распахнул.
На пороге стояли двое мужчин.
– Здравствуй, Сеня, – скупо проговорил первый, в пыжиковой шапке и добротном сером пальто. И скомандовал второму: – Давай, заноси.
Второй, одетый попроще – в кроличью шапку
И только тут Арсений узнал визитеров. «Ф-фу, наваждение! Да это же Настькин дед, номенклатурщик Егор Ильич, вместе со своим шофером-ординарцем!»
– Дома Настя? – по-хозяйски спросил старик, без приглашения снимая свое богатое ратиновое пальто.
– В магазине. Проходите, Егор Ильич.
Черт знает почему, но Арсений был рад видеть деда Ильича. Тот лично ему ничего плохого не сделал. Даже слова не сказал, когда Настька убежала вместе с ним из родного дома.
Вернулся с кухни шофер, отрапортовал: «Все, Егор Ильич».
– Можешь быть свободен, Илья. Подхалтурь, если хочешь. Но через два часа чтоб был у подъезда, как штык. Ясно?
– Могу я воспользоваться уборной? – угодливо спросил шофер. Обращался он почему-то не к Сене, а к Егору Ильичу.
Капитонов вопросительно посмотрел на Сеню. Тот поспешно сказал:
– Туалет в конце коридора. А ванная – рядом.
– Спасибо, Егор Ильич, – водитель по-прежнему не обращал на Сеню ровно никакого внимания.
Вместе с Егором Ильичом в их квартиру вошло все то, от чего, как предполагал Арсений, бежала Настя. Бежала, да недоубежала.
Вместе со стариком к ним в дом явились три вещи. Это безмерная уверенность в себе, бесцеремонность и снисходительность по отношению ко всем тем, «кто не из их круга». А престарелый шофер привнес еще и ауру чинопочитания, послушания, раболепия.
«Они только совместно могут существовать, – подумал Сеня. – Этот глыбастый самоуверенный Егор Капитонов – и его шофер, типичный советский холуй».
И все же, все же… Арсению оказалось приятно видеть старика. Потому что от него исходили могучая сила и обаяние.
Егор Ильич, наконец, снял пальто. Но не повесил – держал в руках. А тут как раз и шофер вернулся, подсуетился. Принял у старика пальто, аккуратно расправил, повесил. «Сам он, значит, раздеваться не умеет!» – усмехнулся про себя Сеня.
Шофер спросил:
– Разрешите убыть?
– Давай, Илюха, – отмахнулся Капитонов.
Седой «Илюха» (постарше Капитонова будет!) бодрячком выпрыгнул из квартиры.
С Сеней он даже не попрощался.
– Ну, показывай, как вы здесь устроились, – снисходительно проговорил, проходя внутрь квартиры Егор Ильич.
Зашел на кухню, цепко осмотрел десятиметровый жалкий уют. Кивнул на два холодильника, два кухонных стола, два чайника на плите:
– Коммуналка?
– Коммуналка, – кивнул Арсений. – Но соседка с матерью живет. Сюда редко наезжает.
– Я
– Пускай Анастасия, как придет, в холодильник продукты уберет. Плохо, что холодильник у вас не в комнате. Искушать будет провизия посторонний глаз… Ну, давай, Арсений, чай ставь. Похлебаем, пока Анастасии нет. Чай я тоже принес. Индийский, со слоном.
Мощной магии – магии самоуверенности – которой обладал старик, невозможно было противиться. Сеня и не противился. Научился за время проживания в семье Капитоновых. Подчиняться этой магии владычества можно – но по мелочам. Главное, чтобы чужая самоуверенность внутрь тебя не проникала, ничего там не задевала и не разрушала.
– В комнату пошли, – коротко приказал Егор Ильич, когда Арсений поставил на конфорку чайник.
В комнате старик с порога мгновенно разглядел всю их жалкую обстановку. Разглядел и оценил: старый разобранный, разболтанный диван, старинный стол с зеленым сукном, зеленая лампа времен совнархозов, книжный шкаф. Дешевый коммунальный уют. Чужеродно выглядела здесь Настина косметика на тумбочке, духи в иностранных пузырьках. И пара книг, слепых переплетенных ксероксов, брошенных на диване. Без спроса старик, с запрограммированной брезгливостью, прочел названия ксероксных книг. («Слава богу, всего-то полная „посевовская“ версия „Мастера и Маргариты“ да „Один день Ивана Денисовича“, ксерокс с „Роман-газеты“. За это не сажают».) Старик гадливо отбросил произведения антисоветчиков.
И тут в дверь раздался мягкий стук. Колотили плечом – юным, девичьим.
– Кто?! – радостно прокричал Арсений, уже предчувствуя. Уже зная, кто пришел.
– Открывай, подлый трус!… – раздался из-за двери веселый Настин голос.
Сеня бросился к двери, теряя тапки.
Ввалилась Настя – холодная, румяная, присыпанная снежком. В обеих руках по сумке, да еще авоська с мандаринами, яблоками, хурмой.
– Держи давай, писатель, я все руки себе оттянула! – всучила ему сумки. – Да сапоги мне сымай! – и тут увидела показавшегося на пороге комнаты деда. Радостно выдохнула: – Дедка! – Бросилась к нему в объятия.
И старик не сумел удержать на лице вечное свое скалоподобное, хмурое выражение. Лицо его озарилось нежностью. Он осторожно принял в свои объятия внучку – а та цепко схватила его за плечи, прижалась на минуту к груди. А потом оторвалась и принялась целовать его в щеки, потом пегие волосы ему ерошить… Старик стоял с глуповатым видом: вечная его броня – закаленная, коммунистическая – от прикосновений внучки давала трещину.
Совсем лишним почувствовал себя Арсений. Его даже ревность слегка уколола. Он потащился, неприкаянный, с Настениными покупками на кухню.