Черно-белый танец
Шрифт:
– А вот туда и денется – подадут они заявление в загс, и ничего мы сделать не сможем, – вздохнул Егор Ильич.
– Но ты же знаешь! Этого допускать нельзя! – глаза Ирины Егоровны заметали молнии.
– Ира… Сейчас не средние века, и Настя – не ребенок. Как ты не понимаешь – она уже выросла, и силой ее не возьмешь! Не отшлепаешь, в угол не поставишь…
– Ага, давай, пусть женятся. Пропишем гаденыша к нам, будем воспитывать их ублюдков!
Галина Борисовна и Егор Ильич тревожно переглянулись.
– Ирочка, – осторожно обратилась к дочери Галина Борисовна. – Пожалуйста, успокойся. Мы, безусловно, не допустим, чтобы они поженились. Только
– По-моему, выход один, – вынес приговор Егор Ильич. – Пусть живут.
– Что-о? – Ирина Егоровна схватилась за сердце.
– Пожалуйста, дослушай. Пусть живут вместе. Так сказать, молодой семьей… Если хватит стипендий – снимают квартиру. Не хватит – пусть в общежитии живут. Помогать мы им не будем. Никак. Ни копейки не дадим. Какая у них там стипендия? Сто рублей на двоих? Снять квартиру, кажется, стоит дороже…
– Он ведь может и институт бросить. На работу пойдет, – предупредила Галина Борисовна. – Вот они и выкрутятся.
– Не бросит он МГУ, уверяю тебя. Не дурак. В армию загремит. Да и какую он работу найдет, без образования? Дворником? Грузчиком? Так что будут на свои две стипендии жить. И надолго их не хватит. Гарантирую.
– С милым рай и в шалаше, – вздохнула Галина Борисовна.
– Глупая поговорка, – отмахнулся Егор Ильич. – В шалаше неделю хорошо. Ну или месяц. Поначалу, конечно, им и кильки белорыбицей покажутся. Но скоро наша Настена затребует сервелата, театров, новых джинсов… Она у нас девочка избалованная. А им и на хлеб-то наскрести будет сложно. Так что вряд ли нашей капризули хватит надолго…
– И что? – подняла брови Галина Борисовна.
– И уйдет она от него. Убежит. Умчится быстрее пули. Надо только уговорить их: пусть пока не расписываются. Пусть просто так живут, гражданским браком. Проверяют свои чувства. Я и Челышева-старшего на переговоры вызову. Скажу: чтобы дети жили вместе, мы не против. Только пусть с регистрацией не спешат.
– А если они… того?… – требовательно взглянула на мужа Галина Борисовна. – Правнука нам заделают?
– Ну это уж, девочки, ваша епархия, – твердо сказал Егор Ильич. – Никаких правнуков. Поговорите с ней. Убедите. Расскажи ей, Ириш, как сама мучилась. Каково это – в семнадцать лет, без денег – да с грудным ребенком.
Дочь прикусила губу и отвернулась. Егор Ильич этого будто и не заметил:
– Пусть предохраняются. Научите ее, если сама еще не умеет. Ну а если вдруг что в этом смысле случится – ничего не попишешь. Будет аборт делать. И тут уж как миленькая к врачу побежит. Будем как скала стоять. Этого Арсения – временно – мы потерпим. А вот ребенок от него нам точно не нужен.
Часть вторая
Черный танец
Глава 4
Все счастливые семьи – счастливы по-своему. И, одновременно, несчастливы – тоже.
Так переиначил Арсений Челышев изречение Льва Толстого.
Ему казалось – переиначил со знанием дела. Потому что вот уже полгода они жили с Настей Капитоновой вместе. В незарегистрированном, гражданском браке. Своей семьей. Иногда, бывало, несчастливой, но чаще – счастливой.
Они сняли комнату в коммуналке в Измайлове, на Пятой Парковой. Сеню взяли работать в «Советскую промышленность» на полставки. Взяли охотно, и он там трудился – аж пар из ушей шел. «Надо же и заработать
Ни он, ни она и подумать не могли, что короткий период, проведенный ими вместе в сталинской съемной коммуналке, они оба будут вспоминать, как самые светлые деньки в их жизни…
…В старый двор, занесенный снегом, въехала черная «Волга» с антеннами. Редкие прохожие провожали машину удивленными взглядами. Сюда, в Измайлово, на черных «Волгах» обычно не приезжали.
Первым вышел шофер. Он открыл пассажирскую дверь и помог приехавшему – широкоплечему старику – выбраться на скользкий тротуар. Затем достал из багажника здоровенную картонную коробку.
– Второй подъезд здесь, Егор Ильич, – угодливо сказал он хозяину.
– Спасибо, Илья, – царственно откликнулся старик.
Маленькая процессия вошла в дом. А вслед им – зашелестело: «Кто такие? К кому?!»
…Насти дома не было. Отправилась по магазинам.
Но Сенька знал: магазинами дело не ограничится. Насте быстро надоест торчать в очередях за кефиром, маслом и вареной колбасой. Она махнет на Измайловский рынок – за вкусненьким. Притащит парного мяса, яркой зелени, мороженой хурмы, веселых мандаринов. Не успокоится, пока всю Сенькину зарплату не растратит. А когда явится, веселая, румяная, освеженная морозцем и покупками, протянет: «Посмотри, какой я тебе вку-уснятины накупи-ила!» – у него язык не повернется корить ее за безудержные траты. Что делать, привыкла Настька к «мажорству». Приучили ее жить на широкую ногу, и уж в чем в чем, а в еде не знать отказа. И цены деньгам не знать. Поэтому ругать ее за транжирство – абсолютный бесполезняк. Только ссориться по пустякам. Лучше сесть и написать очередную бодягу для газеты. Бодягу, за которую заплатят рублей пятнадцать – двадцать гонорара. Вот и будет компенсация Настиной растраты.
Сеня заправил бумагу в портативную машинку «Эрика». «Эрика» была единственной вещью, которую Настька взяла с собой из родительского дома. Ну, не считая, конечно, платьев, джинсов и косметики.
Сеня закурил, с греховным удовольствием затянулся бешено дорогим «Кэмелом» (рубль пачка!). Неделю назад вернулся из командировки – был в страшной глуши, в Ульяновской области. Там в сельпо обнаружились залежи фирменных сигарет: еще, видать, из тех, что к Олимпиаде закупали. А курить пижонский «Кэмел» в далеком селе оказалось некому… Вспомнил, что Настька ругается, если он курит в комнате – схватил машинку и перебазировался на кухню. Поставил машинку на стол, со вкусом покурил…
«Главное – это яркое начало, или, как там Эженова мать нас учила, „лид“. После классного „лида“ читатель любую лажу схавает».
Налил из графина воды, попил, покружил по кухне. Ну, вот – нормальный творческий уют: машинка, пепельница, водичка…
Сеня застучал по клавишам.
«Вчера возвращаюсь с работы, навстречу – женщина с торжествующим лицом. На шее у нее – ожерелье из рулончиков туалетной бумаги. У хозяйственного магазина чернеет очередь, и продавщица в халате поверх телогрейки покрикивает: „Эй, крайние! Не занимайте! Туалетка кончается!“»