Черное и белое
Шрифт:
— Правда, а что, — усмехаюсь я. — Мы-то с тобой из ЦК, а это намного круче, Ян. Ты чемодан собрала уже?
— Ага, — улыбается она.
— Оторвитесь там с Анатолем, — говорю я со знанием дела. — Он уже человек опытный, держись к нему поближе.
— И куда мы едем? — спрашивает Наташка, усаживаясь ко мне в машину.
— На проспект Вернадского, в сторону универа. Ты тетрадки взяла? Мы едем к крутому преподу. Он из школы КГБ. Надеюсь, будет нас с тобой гипнотизировать и учить под гипнозом.
—
— Не знаю, я просто надеюсь на что-то подобное. А что, по-моему, круто, лёг, провалился в сон, а когда проснулся, шпрехаешь, как носитель языка.
— Ерунда, так не бывает, — усмехается она. — Придётся головой поработать и задницей.
— Это как? — подозрительно щурюсь я. — Задницей работать не хотелось бы.
— Балбес, — хохочет Наташка. — Это так, что зад надо к стулу прижать и сидеть часами за столом. Учить, учить и ещё раз учить. А в гипноз только лентяи верят.
— Значит, я лентяй.
— Нельзя про себя плохо говорить, — назидательно замечает она.
— Почему это?
— Есть такая американская… психолог Вирджиния Сатир, не слышал?
— Нет, но от фамилии веет хмелем и похотью.
— Что? Не-е-е-т! Она очень интересная женщина. Свободная и бесстрашная. Она выступила с такой идеей, которую многие восприняли, как провокацию. Но идея очень интересная.
— Это идея всеобщего обнажения? Типа, человек должен быть голым и свободным?
— Это идея такая, что прежде, чем что-то делать, кому-то помогать, кого-то любить, нужно сначала полюбить самого себя.
Что? Уже сейчас? Эта идея уже известна? Боже, спаси нас и сохрани…
— Как тебе такая мысль? — спрашивает Наташка. — Правда, на первый взгляд кажется немного дикой?
— Да, кажется, — соглашаюсь я. — Только не дикой, а ущербной она мне кажется.
— Почему это? — удивляется Наташка.
— Потому что надо ближнего возлюбить, а не самого себя. Понимаешь? Это верующие говорят, а коммунисты-атеисты им вторят, общественные интересы, говорят они, выше личных. Жить надо ради людей, а не из-за любви к самому себе.
— Это совсем другое, Егор! Ну, ты что! На самом деле, ты не представляешь, насколько это трудно!
— Что? Полюбить себя трудно? Это точно. Надо же не как попало, надо качественно полюбить, правда? Идея сногсшибательная. Думаю, попав в благодатную почву, она взойдёт и расцветёт. Что самое смешное, человеку, который в принципе только себя и любит, по большому счёту, и которому нужно всю жизнь бороться с собой, чтобы полюбить хотя бы самых ближних, а не себя, говорят, мол твоя беда, что ты себя не любишь. Это главное. Займись главным. И вот, он всё бросает и начинает любить себя изо всех сил. Представляю, во что это выльется лет через сорок. Общество самовлюблённых людей, которым на остальных просто наплевать. Как её зовут, Сатир? Надо поехать в Америку и зарубить ледорубом.
— Ты, Егор, как дед старый рассуждаешь, — качает головой Наташка. — Я попрошу Маришку и она тебе всё
— Маришка? Вот откуда ветер дует… Её, значит, тоже ледорубом, тем более и в Америку ехать не придётся.
— Не дует, просто она очень развитая, образованная, независимая и свободная.
— Понятно… Хорошо, что ты не такая. На ней бы я точно никогда не женился, даже если бы мне тысячу баранов давали.
— Ну, Егор…
Знакомство с преподом оставляет очень хорошее впечатление. Интеллигентный, умный, образованный человек, знающий кучу акцентов, говоров и каких-то там диалектов. Учит нелегалов, чтобы они не спалились на заданиях.
— Заниматься придётся много, — обнадёживает он. — Если вы, конечно, хотите хороший результат получить.
— Хотим, конечно, как не хотеть.
Когда возвращаемся домой, звонит Ферик и просит заехать в казино.
— Ты же Женю Старого из Сочей знаешь? Ты с ним в Геленджике встречался несколько раз.
— Да, знаю, — подтверждаю я, припоминая Старичка-Лесовичка из Гелика. — Что с ним?
— Он просит, чтобы ты с ним встретился.
— Он действительно просит, или вы так передаёте? — с подозрением спрашиваю я.
— Просит, Егор, просит. Он здесь сейчас. Можешь полчасика уделить? Он нормальный… ну, сам знаешь кто…
Вор, ясно кто.
— Хорошо, Фархад Шарафович, ради вас я с кем угодно встречусь, — отвечаю я.
— Спасибо, дорогой. Сможешь сегодня подъехать?
— В течение получаса буду.
— Отлично, я скажу, чтобы он никуда не уходил.
Мы подъезжаем к гостинице и паркуемся на площадке для «членовозов». Выходим из машины и идём к крыльцу. За нами раздаются торопливые шаги. Пацаны резко оборачиваются и тянутся к оружию.
— Э, слышь, Бро…
Твою же дивизию! Это уже кончится когда-нибудь или нет? Перед людьми неудобно, в конце концов…
Позади нас стоит вчерашний шакалёнок, которого мы возили на Ярмарку. Вот же неугомонный. Успокоиться не может никак.
— Не-не, кореша, я нет… нормально всё… — мотает он головой.
Он поднимает руки, демонстрируя что ничего дурного не планирует. Сегодня он один и с чистым сердцем.
— Я это, чисто сказать хотел. Сначала типа простите, за вчерашнее, я просто не в курсах был. В общем, зла не держу и вы, братаны, тоже не держите, еслив чё…
Ага, так и говорит, еслив…
— А ещё, Бро, в натуре, попросить хочу. Чисто от сердца.
— Ну, проси, — киваю я.
— О, нормально, благодарю, чё. Просьба короче имеется…
20. Тревожные вести с полей
— Короче… Я там от Иглы привет передал… Я-то не знал, что вы за кенты, сказал там, как он велел и всё. Но это ж не от себя, чисто звуковое письмо.
Он покачивается и переминается с ноги на ногу. Человечек на шарнирах.