Черное Рождество
Шрифт:
— Никак нет! — мрачно возразил Севрюгин.
— Господин Полупапия, покажите документ. — Шаров благожелательно махнул рукой личности в бекеше, и тут же у того в руке чудесным образом возникла замечательная бумага, усеянная печатями и подписями, как мундир эфиопского посла орденами и медалями.
— Господин… Полупопия ничего этого мне не показывал, — по-прежнему мрачно промолвил Севрюгин, явно отступая и сникая перед мощью орденоносного документа и авторитетом своего прямого, хотя и штатского начальника.
— Ну, теперь он вам все показал, — миролюбиво резюмировал Шаров,
Штабс-капитан окончательно сник и вскочил на свою лошадь, собираясь возвращаться в Юшунь. Но в это время теперь уже со стороны Армянска донесся шум подъезжающего мотора. Все участники переговоров повернулись на этот звук и увидели в облаке пыли хорошо знакомый большинству крымчан черный автомобиль командующего Крымским корпусом генерала Слащова.
«Мать честная! — подумал штабс-капитан Севрюгин. — Что же это творится? Что же за день такой сегодня? Здесь, в этой дыре, штабные автомобили разъезжают, как в центре Севастополя! Сперва Шаров, теперь Слащов… Что же здесь такое происходит у меня под носом?»
Черная машина остановилась, дверца распахнулась, и Слащов выскочил в своей долгополой шинели как черт из табакерки.
— Штабс-капитан, доложите, что происходит? — обратился генерал к Севрюгину, делая вид, что не видит Шарова.
Севрюгин, растерянно моргая, переводил взгляд с одного начальника на другого, мучительно прикидывая, как бы не сесть в галошу. Наконец, руководствуясь интуицией, а еще больше неприязнью к Шарову, он отрапортовал:
— Ваше превосходительство, получены сведения о перевозке недозволенного груза!
— Груз проверили? — коротко и зло осведомился Слащов.
— Никак нет! — Севрюгин почувствовал, что повышение по службе все еще возможно и, удерживая на месте норовистую лошадь, продолжил: — Сопровождающий груз господин Полупо… Полупа… сопровождающий груз господин предъявил документ с печатью военной контрразведки, удостоверяющий, что этот груз военный, специальный.
— Где документ? — Лицо Слащова, как всегда в моменты сильного гнева, больше обычного побледнело.
Севрюгин мигнул на личность в бекеше, и Слащов выхватил у того бумагу.
— Так… — протянул он, ознакомившись с документом, — военный, значит, груз… Интересно, как это я могу не знать о каком-то военном грузе? Видимо, меня плохо информируют. Штабс-капитан, вскройте вагоны!
Глаза Севрюгина загорелись злобной радостью: кажется, он сумеет подгадить ненавистному штафирке. Он спрыгнул с лошади, махнул казакам и направился к вагонам.
Шаров молча наблюдал за происходящим. Полупапия заламывал руки и закатывал глаза. Слащов медленно подошел к открытым вагонам, заложив руки за спину. Увидев их содержимое, он повернулся к Шарову. Неестественно красный рот на его бледном лице скривился в саркастическую улыбку.
— Так вот он, ваш военный груз? Интересно, как же вы намеревались применять его в боевых действиях? Спаивать красных? Тогда почему же состав идет не на север, а на юг?
— Я не знал, ваше превосходительство, — проблеял Шаров.
— Однако подпись на документе ваша. — Слащов ткнул ему под нос бумагу.
— Меня… меня ввели в заблуждение.
— Интересно, за какую сумму? — Слащов спрятал бумагу за пазуху
Товарищ Макар чувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя загнанная дичь. За каждым углом ему мерещилась засада, на улице он постоянно ощущал спиной чей-то взгляд, и огромных усилий стоило ему не оглядываться. Он постоянно петлял по городу, стараясь сбить со следа воображаемых преследователей. В каждом человеке, с которым ему приходилось иметь дело, товарищ Макар видел предателя и провокатора. Впрочем, товарищ Макар уже не был товарищем Макаром. Теперь он стал Жоржем Лапидусом, коммерсантом и биржевиком. Изменилась также его внешность: рыжеватые волосы он выкрасил в черный цвет, причесывал их гладко, причем парикмахер по его просьбе выстриг косые поганенькие височки. Товарищ Макар отпустил короткие усики, которые тоже подкрасил. Одевался он тоже в соответствии со специфической модой мелких спекулянтов с Корниловской набережной — обязательные полосатые брюки и визитка, а также белая сорочка сомнительной свежести. Мало кто мог узнать теперь в нем председателя разгромленного подпольного комитета. Но легче на душе от такой метаморфозы ему не стало.
Особенно трудно было с ночлегом. Каждый вечер он шел к кому-нибудь из сочувствующих и не мог заснуть, ожидая ночного ареста. Дважды в одном месте он никогда не ночевал, потому что к утру окончательно убеждался, что хозяин — провокатор и не привел ночью контрразведку только потому, что хотел усыпить бдительность, а на следующую ночь уж обязательно приведет. Такая жизнь совершенно измучила подпольщика. Он стал бледен как тень и вздрагивал от каждого подозрительного шороха.
Очередным вечером новоявленный Жорж Лапидус пришел к старику Корнеичу, сторожу при складе мануфактуры. Корнеич был из сочувствующих — добродушный инвалид, в далеком прошлом — солдат. Сторожка его была невелика, но аккуратно прибрана, Корнеич напоил подпольщика хорошим чаем с баранками, и у Макара в кои-то веки потеплело на душе, он почувствовал себя в безопасности. Старик был по-настоящему надежен. Жоржа Лапидуса клонило в сон.
— Сейчас вот туточки на топчане вам постелю, — сказал Корнеич, заметив усталый вид гостя.
Старик вышел из комнаты, и вдруг в ту же дверь вкатился сытый, плотный, невысокого роста господин апоплексического сложения. Товарищ Макар, мгновенно сбросив дремоту, схватился за пистолет, но толстяк уже держал его под прицелом «браунинга».
— Не дергайтесь, господин Макаров, и не волнуйтесь, я не сделаю вам ничего плохого, во всяком случае пока.
— Кто вы такой? — злобно спросил подпольщик, краем глаза пытаясь рассмотреть, не стоит ли еще кто-нибудь у двери.
— Моя фамилия Шаров.
— Шаров? Контрразведчик? Ну, сволочь старик! Предатель холерный!
— Повторяю: не бойтесь и не хватайтесь за оружие. Я здесь один. Если бы я собирался вас арестовать, здесь уже был бы как минимум взвод солдат. И не держите зла на старика. Если бы на вас так нажали, как я нажал на него, вы бы тоже предали бы кого угодно, от родной матери до родной партии. А когда я расскажу вам, чего я от вас хочу, мы с вами вообще станем лучшими друзьями.