Черное Рождество
Шрифт:
— Вы точно помните, что он так сказал? — заинтересовался Горецкий. — Вы хорошо слышали?
— Ну да, я сидела с бокалом, а Стасский все вертелся возле меня, и когда лейтенант подошел, они оказались рядом. И Стасский ответил на предложение выпить… сейчас я вспомню точно… ах да: «Не люблю пить с кем-то из одного бокала, но с вами, лейтенант, выпью. Потому что вы сами уже из него отпили. Учитывая события в Новороссийске, так оно будет спокойнее».
— Вот как? — Брови полковника Горецкого сегодня так часто поднимались
Полковник взял ее тонкую руку и почтительно поцеловал. Рука не дрожала и не была холодной — если Юлия Львовна и беспокоилась, то хорошо умела держать себя в руках. Горецкий выпрямился и встретил ее насмешливый взгляд — она прекрасно поняла, зачем он поцеловал ей руку. Усилием воли он сдержался, чтобы не покраснеть. Нелегко иметь дело с такой незаурядной дамой. А может, он стареет?
После беседы с Юлией Львовной в разговоре с Сильверсваном Горецкий не стал ходить вокруг да около.
— Вы, господин капитан, будете слушать, а я буду рассказывать. И поправьте меня, если я ошибусь. В одна тысяча восемьсот восемьдесят девятом году в городе Вильно случилась такая история. Некий аптекарь по фамилии Зильбершван вступил в сожительство с женой одного торговца антиквариатом. Купец был богат и стар, а жена у него была молода и легкомысленна. Она вскружила голову аптекарю с самой очевидной целью — получить от него яд, чтобы отравить старого и постылого мужа. У самой же у нее был на примете молодой красивый офицер, который готов был скрасить существование богатой и нестарой вдовы. Дамочка к тому же была недурна собой. Но, как я уже говорил, легкомыслие ее доходило до глупости.
Влюбленный аптекарь же, как свойственно людям его профессии, головы до конца не потерял и заподозрил неладное. Он проследил за своей дамой сердца и вычислил ее поклонника-офицера, после чего, движимый праведным негодованием, решил отомстить.
Он уверил жену антиквара, что яд, который она получила, действует быстро и не отставляет следов в организме, сам же подсунул ей обыкновенный мышьяк.
Смерть от мышьяка никогда не наступает сразу, несчастный антиквар долго мучился, так что доктора успели сообразить, что дело нечисто. После вскрытия выяснилось, что покойный съел с супом огромное количество мышьяка. Было очень громкое дело, не сходившее со страниц газет целый месяц. Дошло и до столицы.
Вдову приехал защищать сам Плевако — кстати, именно от него я и знаю все подробности этой истории, то, чего не было в газетах.
Рыдающая привлекательная вдовушка, которой очень шел траур, сумела разжалобить присяжных и, представьте себе, ей дали меньший срок, чем аптекарю Зильбершвану! А юный поручик оказался вообще ни при чем, он даже не знал, что мужа собираются отравить!
Горецкий заметил, что капитан сжал кулаки и сверкает глазами.
— Орест Николаевич, правильно ли я изложил эту незабываемую историю?
— Правильно, — глухо ответил капитан. — Эта отвратительная история преследует меня всю жизнь.
— Кем вам приходился аптекарь Зильбершван?
— Двоюродным
— И решили Стасского устранить? — невинно задал вопрос Горецкий.
— Ах, оставьте! — Капитан закричал, как кричал он, должно быть, в шторм на своей канонерке. — Я его терпеть не мог, это верно, но не боялся. Ну, рассказал бы он, посмеялся бы надо мной еще раз, а что еще он мне сделать мог? Да стал бы я из-за такого мелкого мерзавца грех на душу брать! А что вам сразу не рассказал, то виноват, струсил. Думаю — аптекарь, яд, — сразу меня и заподозрят.
— Ну что ж, Орест Николаевич, я все понял, спасибо вам за разъяснение, — вздохнул Горецкий, — вы свободны.
Похороны устроили под вечер. Два солдата вырыли могилу неподалеку от татарского кладбища, положили тело в самодельный дощатый гроб и забили крышку.
Капитан Сильверсван прочел молитву и сказал несколько слов о том, что все мы смертны и что нельзя об этом забывать. Помолчали немного, всем было неловко.
— Давайте, ребятушки! — махнул Колзаков солдатам с лопатами.
Земля гулко стучала о крышку гроба. После солдаты поставили грубо сколоченный крест и ушли. Полковник Горецкий в похоронах участия не принимал, Саенко тоже куда-то запропастился. Юлия Львовна держалась в сторонке и старалась не встречаться с Борисом взглядом.
Горецкий провел это время, сидя в полутемной комнате, куря и размышляя.
Наконец он решился, собрал в стопочку листки с записями и вышел в большую комнату как раз, когда унылая компания вернулась с похорон.
— Господа! — обратился Аркадий Петрович к вошедшим. — Я знаю, что эта история вам порядком надоела. Мне тоже есть чем заняться. Но я прошу вас посвятить расследованию еще один вечер. Дело в том, что я нахожусь в тупике. Я долго беседовал со всеми вами, выслушал всех и пришел к выводу, что отравить Стасского в принципе мог каждый из вас. Мотив во всяком случае был у каждого, Стасский всем был неприятен. Теоретически у каждого была возможность всыпать яд в вино Стасскому, потому что он с бокалом в руке кружил по комнате, даже ставил его на стол и находился иногда вне поля зрения. Итак, я призываю вас мобилизоваться и помочь мне устроить следственный эксперимент.
— Что еще такое? — недовольно заговорил Ткачев.
— Мы воссоздадим обстановку вчерашнего ужина, каждый припомнит, где он находился, что делал и говорил. И, возможно, тогда я смогу понять, кто же из вас говорит не правду, кто отравил Стасского… Вы согласны, господа? Обещаю, что если эксперимент не удастся, я оставлю вас в покое.
— С трудом верится, — пробурчал Борис.
— Я согласна, — неожиданно произнесла Юлия Львовна, внимательно глядя на Горецкого.