Черное Рождество

Александрова Наталья Николаевна

— Что это?! — воскликнула Юлия Львовна вслед за полковником.

На глазах у всех происходило чудо: светло-золотистое вино в бокале покраснело как кровь…

— Это — суд Божий, — в наступившей тишине проговорил Сильверсван, — Господь указал нам убийцу, как это бывало в средние века.

Лейтенант Ткачев поднял руку с бокалом и как зачарованный уставился на рубиновую жидкость. Глаза его расширились от ужаса.

— Что… что это?! — тихо проговорил он, повторив тот же бессмысленный вопрос.

— Это кровь Стасского, — прорычал полковник

Горецкий, нависнув над Ткачевым суровым львиным ликом римского полководца и буравя его гипнотическим яростным взглядом, — это кровь убитого вами человека! Я знаю, как вы его убили, скажите, за что!

— Он… Он видел меня и Назаренко, — пробормотал Ткачев в полубессознательном состоянии.

Потом он, видимо сбросив парализовавшее его наваждение, швырнул в лицо полковнику бокал с кровавым вином и, злобно выкрикнув: «А-а, старый фокусник!», кинулся к окну. Борис потянулся за револьвером, но не успел прицелиться: слишком неожиданной и ошеломляющей была вся сцена. Остальные стояли как громом пораженные, наблюдая, как Ткачев выбил плечом стекло и нырнул в окно, как ныряют в ледяную зимнюю реку. Горецкий же как будто и не пытался его остановить — он спокойно стоял, глядя вслед беглецу.

В следующий момент за окном раздался хриплый крик и выстрел. На этот раз Горецкий чертыхнулся и бросился к дверям. Вслед за ним все участники драматического эксперимента выбежали на улицу.

Там они увидели следующую картину.

Под окном, кряхтя и держась за голову, сидел Саенко, повторяя с выражением обреченным и виноватым:

— Убег! Убег, стервец! Убег, подлая его душа!

— Как же ты его проворонил?! — выкрикнул в сердцах Горецкий.

— Ох, ваше сковородне, татарка меня по голове оглоушила, мудрено, что не убила! Ох и подлый же народ…

— Хватит причитать! Потом расскажешь, что за татарка… Куда он побежал-то?

— Да вот, — Саенко махнул рукой.

Борис бросился в указанном направлении, следом за ним припустил Колзаков.

Сильверсван и Горецкий несколько отстали. Не пробежав и ста метров, Борис увидел женскую фигуру, склонившуюся над распростертым на земле телом и, похоже, обшаривающую его. Увидев, а скорее, услышав подбегающих людей, женщина поднялась и бросилась бежать. В этой женщине, одетой как все татарки и закутанной кисеей до глаз, было что-то странное — она была слишком широкоплечей, коренастой, и татарское платье сидело на ней неловко.

— Стой! Стой! — закричал Борис, вытаскивая револьвер. — Стой! Стрелять буду!

Женщина убегала, не обращая внимания на окрики. Рядом хлестнули друг за другом два револьверных выстрела. Беглянка споткнулась и упала. Борис оглянулся и увидел Колзакова с револьвером в руке.

— Убежала бы, — извиняющимся тоном пояснил капитан.

Борис махнул рукой и остановился, не зная, к кому спешить первым — к таинственной татарке или к тому телу, которое она обшаривала. Остановившись на втором варианте — татарка была если не убита, то тяжело ранена и убежать не могла, — Борис вернулся назад. Возле лежащего на земле человека уже стояли Горецкий и Сильверсван. Как и следовало ожидать, на земле лежал лейтенант Ткачев. Был он, по-видимому, тяжело ранен, хриплое

и неровное дыхание еще вздымало его залитую кровью грудь. Горецкий встал на колени, расстегнул китель и осмотрел страшную ножевую рану. Ткачев застонал, глаза его закатились, он судорожно дернулся и затих.

— Мертв, — констатировал полковник. — Зарезан. Думаю, он убит из-за этого.

— Горецкий осторожно вытащил из-за пазухи лейтенанта увесистый замшевый мешочек, залитый кровью.

— Что это? — удивленно спросил Сильверсван.

Горецкий развязал шнурочки и высыпал на ладонь горсть сверкающих, переливающихся, разбрасывающих искры живого многоцветного огня камешков.

— Бриллианты, — невозмутимо сообщил Аркадий Петрович, — они и были причиной всех убийств.

— А кто же эта женщина? — Борис развернулся и быстро зашагал ко второму телу, лежавшему неподалеку.

Женщина стонала и пыталась уползти в кусты.

— Я не уверен, что это женщина, — сказал Горецкий, нагоняя Бориса, — вы обратили внимание, как она бежала? Женщины так не бегают, они привыкли носить длинное платье и бегут мелкими шажками, а эта… этот человек все время спотыкался, видно было, что платье ему мешает.

Действительно, наклонившись к лежащему человеку и сдернув кисею с лица, Борис увидел короткие усики и маленькие близко посаженные глаза.

— Старый знакомый! — произнес Горецкий. — Рад видеть вас в таком беспомощном состоянии, товарищ Макар!

Человек в женском платье облизал пересохшие губы и тихо проговорил:

— Я умираю. Дайте пить…

— Нет, вы пока не умираете, — равнодушным голосом произнес Горецкий и показал раненому окровавленный мешочек, — а если вы хотите пить — расскажите мне все, что вы знаете про эти бриллианты и про лейтенанта Ткачева.

— Все равно… я умру… эти бриллианты послали с верным человеком в Новороссийск… чтобы купить оружие… — Товарищ Макар замолчал, дыхание его стало редким и прерывистым.

Горецкий снял с пояса фляжку, поднес к губам раненого. Тот немного отдышался, прикрыл глаза и продолжил:

— Наш человек исчез… Потом передали, что он убит… Он должен был связаться в Новороссийске с лейтенантом… Я подумал, что лейтенант и убил его… Я видел Ткачева один раз, здесь увидел снова… Бриллианты у него… — Раненый замолчал, видимо потеряв сознание.

Горецкий выпрямился и сказал Борису:

— Борис Андреевич, голубчик, отнесите его с капитаном в дом, он еще придет в себя, раны не такие опасные.

— Я целил в плечо, — вставил Колзаков.

— Думаю, что и попали в плечо, — согласился Горецкий, — если бы в сердце, то он бы уже умер.

Раненого отнесли в дом, где ожидала уже Юлия Львовна. Мельком взглянула она на залитое кровью татарское платье, выбрала себе в помощники Сильверсван и Колзакова, а Борису указала на дверь, чтобы не болтался под ногами. Борис вернулся к тому месту, где лежал труп Ткачева. Саенко с двумя солдатами уже смастерили носилки из двух оглобель и старого одеяла. Борис помог нести тяжелое тело. Покойника положили под навес во дворе и прикрыли одеялом.