Черное Рождество
Шрифт:
Казака вязали, он выл по-звериному. Связанных попарно тащили по сходням на баржу, и вот, очевидно решив, что от большого количества народа баржа может пойти ко дну, начали топить. Толпе пленных было плохо видно, что происходило с другой стороны баржи, но крики и плеск объясняли все.
Дюжий казак рядом с Борисом перекрестился и забормотал молитву.
— Вот что, Петька, — решительно зашептал Борис, — мне в такой компании помирать неохота.
— У нас есть выбор? — холодно отозвался Алымов.
— Закрой-ка меня, чтоб никто не видел.
Он незаметно вытащил из-за пояса нож —
— Что ты задумал, Борис?
— Испытаем судьбу еще раз, — шепнул Борис и обнял друга, — а если не выйдет, то прощай, Петр!
— Вместе туда попадем, — грустно улыбнулся Алымов.
На пристани раздался вдруг шум, кашлянье мотора и появился автомобиль, из которого вышли несколько человек и среди них — очень знакомая Борису фигура в кожанке и фуражке. Человек был высок и очень худ, держался несколько скованно, но Борис, не веря своим глазам, узнал в нем своего знакомца Сергея Черкиза — начальника особого отдела ЧК. Познакомились они, если можно так выразиться, на допросе, когда Борис, по глупости или по невезению, попался красным. Допрос окончился отправкой Бориса в депо — место, откуда каждую ночь возили на расстрел. И если бы не верный Саенко… лежать бы Борису в Ольховой Балке чуть присыпанному землей среди таких же как он. Борис вспомнил, как долго и увлеченно говорил Черкиз о революции. Борис вначале сомневался в его искренности, но потом понял, что этот человек болен, и под свою болезнь, в которой переплелись его природный садизм и невротическая восторженность, он подвел красивое коммунистическое обоснование.
— Ничему не удивляйся, держись со мной рядом, — шепнул Борис Алымову и вдруг заорал: — Сергей! Эй, Серега, Черкиз!
Его голос далеко раздавался на пристани. Черкиз услышал, и если оставались еще у него сомнения, то фамилия Черкиз, выкрикнутая Борисом, их развеяла. Борис увидел, как Черкиз обернулся, дернув головой, как поморщился болезненно.
— Серега, Черкиз! — надрывался Борис, проталкиваясь к краю поредевшей уже толпы, туда, где красноармейцы хватали по двое и вязали обреченных на смерть.
Их глаза встретились, и Борис с совершенно неуместным в его положении злорадством заметил, как Черкиз побледнел и во взгляде его мелькнуло сначала узнавание, а потом ненависть.
— Товарищ Черкиз, — надрывался Борис, — ты что, не узнал меня, что ли? — И торопливо объяснял соседям, так чтобы слышали красноармейцы: — Друг детства мой, вместе в реальном учились.
Черкиз подошел к нему так быстро, что даже споткнулся и чуть не упал.
— Здоров, Серж! — дурашливо улыбнулся Борис и сделал движение, как будто хотел обнять. — Ты живой, а я-то думал, что на том свете ты. Выжил, значит… Ну и я тоже выжил…
Черкиз смотрел на него белыми от ненависти глазами, правая рука его шарила в кобуре, и Борис подумал обеспокоенно, не перегнул ли он палку, а то как бы этот псих не пристрелил его прямо на месте. Но Алымов шагнул из толпы и встал вплотную к Борису, глядя на Черкиза со спокойным презрением. Так стояли они трое, глядя друг другу в глаза, и толпа замерла вокруг в ожидании.
Черкиз, мертвенно-бледный, тряхнул наконец головой
— Выжил, говоришь, — процедил он. — Ну это мы сейчас поправим! — И крикнул, повернувшись к красноармейцам: — Чего встали? Продолжайте!
Тут же Бориса с Алымовым схватили и потащили к Завальнюку с его веревками. Черкиз подошел к ним и внимательно наблюдал за операцией.
— Принципиальный какой товарищ Черкиз, — приговаривал белобрысый красноармеец, крутясь вокруг Бориса, — а ты, ваше благородие, небось думал, что он друга детства пощадит? Как бы не так, потому как ты есть классовый враг и тебя надо беспощадно истреблять, вот как.
— Пошел ты! — спокойно произнес Алымов.
Они с Борисом сцепились локтями и напрягли мускулы до боли, надеясь, что потом, когда они расслабятся, веревки не затянутся так сильно.
— Ты чего натужился-то? — заворчал было Завальнюк, но Черкиз крикнул ему срывающимся от бешенства голосом:
— Не разговаривать! Давай быстрей вяжи! Рассусоливают тут, как бабы…
Завальнюк обиженно засопел, но ничего не ответил. Борис с радостью почувствовал, что завязал он веревку всего на один узел, не перекидывая дополнительной петли. Тем легче будет перерезать веревку…
— Прощай, товарищ Черкиз, — произнес он, глядя в ненавидящие глаза, — может, еще встретимся…
Черкиз равнодушно отвернулся и пошел в сторону черного автомобиля, а Борис с Алымовым, подгоняемые ударами прикладов, поковыляли на баржу. Там творился ад.
Красноармейцы сталкивали беспомощных людей в черную ледяную воду, море кипело от барахтающихся тел. Слышались крики, стоны, ругательства, многие поминали Господа, но он, должно быть, в этот момент отвернулся и не слышал, как его молили о помощи.
— Значит, так, Петр, — вполголоса говорил Борис, — прыгаем сами ногами вперед. Под водой разворачиваемся и не выныривая плывем влево, только влево, в сторону от всех. А то заденут в воде и утопят. Ты посмотри, что делается, — просто не море, а суп какой-то, кишит от людей.
— Мало мы эту красную сволочь били, — скрипнул зубами Алымов, — ох, мало…
— Не трать силы понапрасну, — спокойно посоветовал Борис, — даст Бог, выберемся, еще поборемся. Когда вынырнем, будем плыть, переворачиваясь по очереди. Грести, естественно, только ногами. Я первый внизу, потому что плаваю лучше. Медленно считай до десяти. На счет десять переворачиваемся — больше без воздуха не выдержать. А теперь запомни: нож в левом сапоге, в левом… Ты должен вытащить его, когда будешь наверху — так тебе не нужно будет думать о дыхании. Если не получится с первого раза — переворачиваемся и все начинаем заново.
— И как ты думаешь, сколько мы продержимся в такой холодной воде? — вздохнул Алымов.
— Ничего, все ж таки не Ледовитый океан, — неуверенно подбодрил Борис.
— Шевелись, контра! — орал красноармеец, размахивая винтовкой. — Все на корм рыбам пойдете!
Воздух, казалось, раскалился от проклятий и стонов.
— Пора, Петр, — сказал Борис, когда их прижало к борту, — а то еще прикладом по голове звезданут.
— Господи, спаси и сохрани! — скороговоркой пробормотал Алымов.