Черное знамя
Шрифт:
Причалы собирались перенести, чтобы они не мозолили глаза, вот только не успели.
Дворец выглядел необычно — крыша в виде огромных белых крыльев, и пристройка с вестибюлем словно голова исполинского кречета, внутрь можно попасть через его клюв, вытянутые по вертикали окна, расположенные так, что создается впечатление легкости, кажется, что вся конструкция не стоит на земле, а висит в воздухе…
Они свернули с улицы Штилера, и остановились, оказавшись последними в колонне из одинаковых автомобилей — сегодня их
— Что там? — спросил Олег.
— Проверка, — ответил шофер.
Чтобы добраться до Дворца Евразии, до которого было вроде бы рукой подать, им пришлось одолеть три поста — сначала полицейский, где осмотрели в первую очередь машину, затем жандармский, где проверили документы, и под конец из бойцов Народной дружины, попросивших предъявить пропуска и партийные билеты.
Все было очень вежливо и корректно, но несколько утомительно, и Анна понемногу начала злиться.
— Надеюсь, это все? — спросила она нервно, когда их автомобиль покатил к входу в колоссальное здание.
— Хм, и я надеюсь, — ответил Олег.
По периметру Дворца через каждые несколько метров стояли «опричники», но это была уже почетная охрана. Внутри, в вестибюле, тоже играл оркестр, в главном зале, где пройдет открытие, с потолка свисали сотни знамен, они слегка колыхались и шуршали, точно исполинские летучие мыши.
Одинцовым места были определены на одном из балконов, далеко от прячущейся пока во мраке сцены — ничего удивительного, тут собрались лучшие из лучших, вожди губернских управлений и отделов центрального аппарата партии, генералы и адмиралы, министры и товарищи министров; счастье, что скромного коллежского асессора с женой вообще пригласили на это мероприятие.
Зал стремительно заполнялся — каких-то десять минут, и заняты оказались все ряды, кроме переднего, отделенного от прочих загородкой.
— Сейчас начнется, — шепнул Олег жене.
Он примерно знал, что будет происходить, ведь план мероприятия готовился у них, в отделе общей пропаганды.
Оркестр, игравший в вестибюле, смолк, зато другой, находившийся на сцене, грянул новый государственный гимн — тот самый «Флаг победы», который когда-то орали дружинники, шагая по недружелюбно настроенным улицам.
Как недавно это было, всего несколько лет назад… и как давно…
По залу прошел шорох — все собравшиеся дружно поднялись на ноги и запели, как один человек. Сцена осветилась, блики заиграли на начищенных инструментах, стало видно, что на заднике изображен громадный белый кречет, величаво раскинувший крылья, окаймленный флагами цвета ночи…
— На черное знамя равняясь, шагают стальные колонны! — пел Олег вместе с остальными, и воодушевление бушевало внутри подобно пламени, вытапливая из души аромат восторга.
Казалось,
Песня закончилась, оркестр затих, и наступила полная тишина, в которой можно было слышать, как бьется твое сердце, сердца соседей. Сцена вновь погрузилась во тьму, зато вспыхнули прожекторы, освещавшие центральный проход.
Запели фанфары, громогласно и торжественно, потом еще раз, и еще.
Когда они стихли, в зал вступил Огневский, а следом показались его ближайшие соратники.
— Слава вождю! — завопил кто-то в партере, и через мгновение все кричали в один голос. — Слава! Слава!
Премьер-министр шел медленно, по обыкновению слегка прихрамывая, взмахивал рукой направо и налево, и на лице его играла улыбка. Лидер ПНР выглядел усталым, по сторонам от носа залегли темные тени, но глаза лихорадочно горели, и огненная шевелюра полыхала в лучах прожектора подобно факелу.
Настоящая лавина света затопила сцену, и выяснилось, что оркестра там уже нет, зато появилась трибуна, задрапированная все тем же черным знаменем так, что белый трезубец находился впереди.
Вопреки ожиданиям, первым к ней прошел не Огневский, а Штилер.
— Сегодня день единства, всенародной радости! — прокричал министр мировоззрения, и эхо заплескало, зашипело в углах колоссального зала. — Почтим же память тех, кто до него не дожил!
Олег торопливо поднялся, стараясь не остаться от соседей.
В руке Паука возник листок бумаги, и он начал зачитывать фамилии тех, кто не просто погиб ради ПНР, а сделал это славно и так, чтобы смерть запомнилась, стала событием — Иван Боровский, убит марксистами в Москве в апреле двадцать третьего, Семен Свечин, замучен петроградской полицией в декабре двадцать третьего, Даниил Рассоха, забит насмерть черносотенцами Ростова в мае двадцать четвертого…
Собравшиеся внимали в почтительном молчании, головы многих были опущены.
Олег стоял спокойно, и разглядывал тех, кто выстроился широким полукругом за спиной министра мировоззрения — в центре Огневский, а по сторонам от него верные соратники, надежные боевые товарищи.
Вот Хан, в черном мундире и высоких сапогах, азиатское лицо бесстрастно, но в черных глазах горит торжество… он создал Народную дружину, сделал «опричнину» могучей силой, которой боятся, которую уважают.
Вон Козаков, бывший летчик, герой германской войны, несколько оплывший с годами, но все так же популярный в народе…
Вон громадный, за два метра Померанцев, блики играют на голом черепе, в стеклах круглых очков…
Вон секретарь партии, Шпагин, неприметный бюрократ, серый, как полевая мышь, с незапоминающимся лицом…