ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ
Шрифт:
Дух томится в тесной клетке тела. Люди чувствуют и понимают смерть как конец, а она - только дальнейшее продолжение жизни, другая жизнь.
Если не верить в существование души, следует признать, что твое тело будет жить как зеленая трава, как облако. Ведь ты - вода и прах.
<...>
Я уверен, что в будущем, разумном обществе исчезнет диктатура часов. Сплю и ем, когда хочу.
<...>
Варшава - моя, и я - ее. Скажу больше: я - это она.
<...>
...семь лет был таким скромным врачом в больнице. Все последующие годы сопровождало меня горькое
<...>
...лет двадцать я не ел мороженого, шампанское пил, может, раза три за всю жизнь, бисквит - разве что в детстве, во время болезни.
<...>
Мне сказал мальчик, покидая Дом Сирот:
– Если бы не этот дом, я бы не знал, что на свете существуют честные люди, которые не крадут. Не знал бы, что можно говорить правду. Не знал бы, что на свете есть правда.
<...>
...живу в седьмом десятилетии жизни. 7 х 9 = 63.
С самым большим беспокойством ждал 2х7. Может быть, именно тогда услышал об этом впервые.
Цыганская семерка, семь дней недели. Почему не победная десятка тех времен - число пальцев?
<...> Если пробежать мою жизнь, то седьмой год дал мне ощущение своей ценности. Существую. Имею вес. Значу. Меня видят. Могу. Буду.
Четырнадцать лет. Осматриваюсь. Замечаю. Вижу. Должны открыться глаза. Открылись. Первые мысли о воспитательных реформах. Читаю. Первое беспокойство и неутоленность. <...> От семи до четырнадцати все время был влюблен, раз за разом в другую девочку. <...> Любил неделю, месяц, иногда сразу двоих, иногда троих. Одну хотел бы иметь сестрой, другую женой, сестрой жены. <...>
3 х7. В седьмой год - школа, в четырнадцатом - религиозная зрелость, в двадцать первый - армия. Мне уже давно было тесно. Тогда связывала меня школа. Теперь мне тесно вообще. Хочу бороться, воевать за новое пространство. <...>
4х7. Необходимость квалифицированного исполнения обязанностей... Хочется уметь, знать, не ошибаться... Обязан быть хорошим врачом. Сформировать собственные взгляды. Не хочется подражать признанным авторитетам. <...>
5х7. Выиграл ставку в лотерее жизни. Мой номер уже сошел с круга. Ставка - лишь то, что больше в этой жеребьевке не проиграю. Поскольку снова рисковать не стану. <...> Мне по справедливости возвращено то, что вложил. Безопасно. Но бесцветно - и жаль.
Одиночество не болит. Растут в цене воспоминания. <...> Не ищу друга, ибо знаю, что не найду. Не хочу знать больше, чем это возможно. Заключил договор с жизнью: не будем друг другу мешать. <...> В политике это, кажется, называется: разграничить сферы влияния. До сих и не больше, и не дальше, и не выше. Ты и я.
6х7. <...> Уже все или еще есть время? Как посмотреть... <...> Смерти в себе еще не ощущаю, но уже подумываю о ней. Если портной шьет мне новый костюм, не говорю “Он последний”, но та конторка и шкаф наверняка меня переживут. Столковался
Знаю свою малую ценность...
7х7. Что такое, собственно говоря, есть жизнь, что есть счастье? Лишь бы не хуже, лишь бы именно так, как сейчас. Две семерки встретились, учтиво поздоровались... <...>
Мой город, моя улица, мой магазин, где всегда покупаю, мой портной, и что самое главное - мое место работы.
Лишь бы не хуже. Потому что если бы можно было сказать солнцу “Остановись”, - то, наверно, сейчас. <...>
7 х 8 = 56. Как эти годы сбежали. Именно сбежали. Только вчера было 7х7. Ничего не прибавилось, ничего не убавилось. <...>
...кажется, нет человека, который бы не думал, что недостаток сил, здоровья, энергии - не от войны, а от его 7 х 8 и 7 х 9.
<...>
После войны люди долго не смогут смотреть себе в глаза, чтобы не прочесть в них вопроса: как случилось, что живешь, что выжил? Что делал?
<...>
[Из размышлений об эвтаназии]
Убить из сочувствия имеет право тот, кто любит и страдает - когда сам тоже не хочет остаться в живых. Так будет через немного лет.
<...> Когда после возвращения сестры из Парижа я предложил ей вместе покончить с собой, это не было идеей или программой банкротства. Наоборот. Мне не хватало места в мире и в жизни.
Зачем еще эти несколько десятков лет? Может быть, моя вина в том, что позднее я не повторил своего предложения. <...>
Когда в тяжелые часы я обдумывал проект умерщвления, усыпления обреченных на гибель младенцев и стариков еврейского гетто, я видел в этом убийство больных и слабых, убийство из-за угла ни о чем не подозревающей жертвы.
Мне говорила медсестра онкологической лечебницы, что она всегда ставила возле постели больного убийственную порцию лекарства и предупреждала:
– Больше ложки не брать, потому что это - яд. Для успокоения боли требуется только ложка лекарства.
И на протяжении многих лет пациент не тянулся к отравляющей дозе.
<...>
Жизнь моя была трудной, но интересной. Именно такую просил у Бога в молодости.
<...>
“Правильно прожить один день труднее, чем написать книгу” [Мицкевич].
<...> Каждый день - это книжка - это большая тетрадь, глава, которой хватит на годы.
Как неправдоподобно долго живет человек.
<...>
Пятнадцати лет я впал в сумасшествие, бешенство чтения. Мир исчез с моих глаз, существовала только книга...
Много говорил с людьми: с ровесниками и много старше, со взрослыми. <...> Мною “восхищались”. Философ.
Разговаривал только сам с собой.
Потому что говорить и разговаривать - не одно в то же... Сменить платье и раздеться - это два различных действия.
Раздеваюсь наедине с самим собой и разговариваю наедине с собой.
<...>
У меня мышление исследователя, не изобретателя. Исследовать, чтобы знать? Нет. Исследовать, чтобы найти, добраться до дна? Тоже нет. Наверно, исследовать, чтобы задавать дальнейшие вопросы. Ставлю вопросы людям, младенцам, старикам, фактам, случаям, судьбам...