Чернозёмные поля
Шрифт:
— Здравствуйте, бабочки! — весело крикнула Лида, прыгая через солому на ток. — Вот и мы к вам…
— Здравствуйте, барышня милая! Здравствуйте, матушка барыня, — ответили тоже весело спасские бабы. — Помогать нам пришли?
— А вы думаете, мы бы не сумели молотить? — храбрилась Лида. — Вот ещё! Ещё как бы молотили!
— И где ж таки вам, барышня-голубчик, делом этим мужицким заниматься! — серьёзно возразила Арина. — Ручки у вас нежные, к работе непривычны; это вот нашим посконным рукам так! Ишь, какие корявые стали, музоль на музоли! Ишь ты!.. — Арина протянула Лиде свою
Лида с сожалением и отвращением, будто кости мертвеца, рассматривала бабью руку, иссохшую на работе.
— А Василий твой здесь, Арина? — спросила Надя.
— Здесь, матушка Надежда Трофимовна, здесь; нынче нас всех, почитай, согнали. Ишь, сила стоит!
Лида уже была на середине тока и схватила первый попавшийся цеп.
— Бабочки, можно помолотить? Чей это цеп?
— Можно, можно, барышня, что нужды! Изволь, побалуйся…
Лида неловко подняла цеп, и когда хотела опустить его, то он чуть не вырвался у ней из рук, било почти не моталось. Бабы и девки с удивлённой усмешкой следили за проказами Лиды.
— Барышня, да не так! Ты замахнись им! — советовали ей кругом.
Лида попробовала замахнуться и чуть было не перекинулась назад; в плече у ней стало ломить от неверного взмаха. Чем дальше, тем хуже; вторым взмахом цепа чуть не убила соседнюю бабу.
— Нет, барышня! Это ты не по закону! — со смехом говорила Фёкла, отбирая у Лиды свой цеп. — Ты вон глянь-ка, как мы молотим, да и приноровись сама.
— Не давайте ей в руки цепа, бабочки. моей проказнице, — шутливо просила генеральша. — А то она вам весь хлеб сразу перемолотит.
Бабы обрадовались случаю дать отдых рукам и позевать на барские наряды. Никто не принимался за работу; Тимофей не осмеливался прервать барской беседы с бабами.
— О нет! Это ужасно трудно! Я никак не думала, чтоб так трудно было молотить! — вскричала Лида, бросая цеп и вся раскрасневшись от усилий и смущенья. — Как это вы, бабочки, можете молотить так долго? С утра и до вечера?
— Дело наше такое, мужицкое, барышня: и рады бы на печь, а надо за цеп. За нас, барышня, некому работать. Мы и за вас работаем, и за себя работаем.
— Вот барышня-разумница, дай Бог ей здоровья! — вмешалась вольнодумная Фёкла. — И правду она говорит, нешто под силу бабе такая-то работа? Руками машешь, машешь день-деньской, как мельница ветряная, домой придёшь — все твои косточки болят. А мужик этого знать не хочет! Говорит, печку истопи, портки мне помой, коров подой… Тимофей-то Фёдорович разве рано отпустит, староста ваш? Коров уже кою пору пригонят, а мы только цепы кладём, идём солому убирать, вороха… Что ж, я и при нём скажу…
— Ноне тебе не Петровки, — сдержанно, но всё-таки сурово заметил Тимофей. — День девять часов стал, успеешь выспаться. Деньги с господ берёшь хоть бы и летом, давай и работу вполне. Тебе в день пятнадцать копеек, другой пятнадцать — наберётся порядком. Ишь вас туг`a какая нашла. Да кажный Божий день так-то.
—
— Не говори этого при народе, — остановила её по-французски генеральша. — Ты должна понять, что их точка зрения совсем другая. Для бабы пятнадцать копеек Бог знает какая сумма!
— Уж мы и то просили Ивана Семёновича, — подхватила между тем Фёкла, — чтоб он хоть по двугривенничку на бабу положил. Уж так-то мы бы, барышня милая, старались вам. А то что пятнадцать копеек! Лаптей больше изобьёшь.
— В своём горбу убытка не бывает! Пятнадцать копеек на печи не подымешь, — философствовал Тимофей.
— Нет, мама, пожалуйста, прибавь им; это невозможно — пятнадцать копеек! — приставала по-французски Лида. — Позволь мне сказать им, что прибавят. Это ужас, что за цена!
— Ma ch`ere, это неловко; ты знаешь, что Иван Семёнович…
— Нет, я скажу, скажу! — всё настойчивее твердила Лида. — Голубчик, мамочка, я тебе все ножки исцелую, пожалуйста, позволь…
— Лиди, дружок, ты знаешь, я всегда с удовольствием облегчаю участь бедных людей, — слабо отбивалась генеральша. — Но ведь, согласись, есть же известный порядок…
— Так можно сказать, мама? Миленькая, ангелочек, я непременно скажу! Они все будут рады.
— Ах, какая ты несносная, Лиди; ты постоянно заставляешь меня плясать по своей дудке и делать всякий вздор.
— Послушайте, бабочки, я попросила маму, мама говорит, что она прикажет вам платить ещё по гривеннику, — объявила Лида, вся сияющая удовольствием. — Правда ведь, мамочка?
— Ты, Лиди, приводишь меня в отчаянье своею ветреностью и самовольством, — по-французски отвечала Татьяна Сергеевна и прибавила сейчас же по-русски своим обычным ласковым голосом. — Ну, что ж делать, бабочки! Моя баловница хочет вас побаловать. Уж попрошу Ивана Семёновича назначить вам по двадцати пяти копеек на день, хоть он и будто меня журить за это. Видите, бабочки, вырастила себе дочку на свою шею…
— Вот благодарим покорно милую барышню и барыню старую, — заговорили бабы. — На бабью нашу нужду нам копеечку накинули. А мы уж работать вам постараемся.
Бабы были очень довольны; Лида, Надя, все Коптевы и того больше. Генеральша чувствовала себя опять в роли благодетельной феи, и стало быть, тоже была довольна.
Только Тимофей мрачно потягивал носом и хмурился на ржаной скирд.
— Стало, и мужикам прикажете прибавить? — спросил он через минуту.
— Каким мужикам? За что? — озадачилась генеральша.
— Таперича мужик получал двадцать копеек на день; мужицкую работу с бабьей сменять не приходится; мужику надо тоже гривенник надбавить, — уверенно заметил Тимофей.
— Ах да… Ну конечно, конечно… само собою, — говорила растерянная генеральша, только теперь догадавшаяся, что мужик получал на её работе больше бабы.
— Ну, прощайте, бабочки! — опять крикнула Лида. — Хотите, я вам яблоков пришлю? У нас сегодня мочат яблоки!
— Пришлите, барышня-голубушка! Нам яблочков-то смерть хочется! — кричали в ответ бабы. — В сад к вам садовники не пущают, купить не на што.