Черняховского, 4-А
Шрифт:
А в помещениях служебных
Кипит работа в час ночной —
Чтоб тайны замыслов враждебных
Разоблачить любой ценой!
…Жертв неповинных вопли, стоны
Лишь разъяряют палачей…
Я
С замученными тех ночей.
А.О. (Ухтпечлаг, 30-е годы)
Ещё один ополченец, только ленинградский. Тоже оказался в плену и, сумев скрыть своё еврейское происхождение, чудом избежал расстрела у немцев. Но не избежал у своих, когда сумел удрать из плена и попал руки нашей контрразведки. «Меня так обрабатывали, — позднее писал он, — так избивали, включая инсценировку расстрела, что я оговорил себя и был приговорён к расстрелу настоящему. Который потом заменили 20-ю годами каторги».
…Меня могли бы сжечь в печи
Или убить в бою,
Но стукачи и палачи
Продлили жизнь мою.
Чтоб видеть мог сто лет подряд
Отравленные сны,
Мне дали с номером бушлат
И рваные штаны;
Крыло обрезали мечте,
Поставили клеймо,
Распяли душу на кресте
И бросили в дерьмо,
В парашный смрад, в кромешный ад…
Но в чём их цель была?
Чтоб я забыл, что я примат
В животном мире зла;
Чтоб задохнулся я в ночи
У бездны на краю,
Мне стукачи и палачи
Продлили жизнь мою…
В.Л. (Рудники Джезказгана, 50-е годы)
* * *
Чем больше темноватых страниц заполнял В.П. аккуратным некрупным почерком, описывая истории узников Гулага; чем обильней он сопровождал их стихотворными строками, безыскусными или вполне умелыми, тем страшней и неуютней становилось ему. И возникал несуразный в своей простоте
От сознания всеобщей (и своей) беспомощности ему хотелось порою бросить ко всем чертям то, чем сейчас занялся, — зачем эти подспудные, тайные подтверждения нашей несвободы и душевной опустошённости? К чему эти фиги в кармане?.. Хотя нет! — обрывал он себя. — Какая опустошённость? Люди, о ком пишу, — они же почти праведники, рыцари без страха и упрёка, великие мученики, многие из которых сумели не только выжить сами, но и помогали другим… Его новый знакомый, Р.Л., именно из таких, а значит, и он, В.П., должен помочь ему в том, о чём тот просил, что стало главным в его жизни…
Краткими рассуждениями обо всём об этом и ещё одной стихотворной цитатой В.П. и закончил свой очерк, написанный для… для чего и для кого? В первую очередь для себя: чтобы доказать своему главному критику, цензору, придире — самому себе, — что он вовсе не типичный соглашатель и его, так называемая, жизненная активность — членство в различных комитетах и партиях (то есть в одной партии) — вовсе не означает полного согласия с тем, что происходит вокруг… Но тогда он типичный двурушник, лицемер! Конечно, как и большинство людей. Только далеко не все признаются в этом…
Горькие откровения последнего абзаца В.П. сдобрил почти весёлой стихотворной цитатой:
Семью он покинул,
Ушёл воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Вернулся из тех
Романтических мест
И вскоре, бедняга,
Попал под арест.
Спросил его опер:
— Скажи, на хренА
Сдалась тебе, как её,
Эта Грена?…
…Судьбы колесо
Чуть не сбило с ума:
Решил трибунал —
Двадцать пять, Колыма!
Он мыл золотишко,
Слезы не тая,
Но пел, как мальчишка:
Гренада моя!..
Повыпали зубы
Средь каторжной мглы,
И мёртвые губы
Шепнули: — Колы…
П.В.
* * *
Огромное облегчение почувствовал В.П., поставив последнюю точку. Показалось, что спАло с него нервное возбуждение прошлых лет, и он искренне уверял себя и других, что стал вообще значительно спокойней — честное слово: не так остро реагирует на хамство в магазинах, в автобусе, даже дома ведёт себя иначе — разве не заметно? — не взрывается по каждому пустяку, меньше изводит жену и дочь бесконечными замечаниями… Ведь правда, Вера?