Черные бароны или мы служили при Чепичке

Швандрлик Милослав

— Вот смотрите, Анпош, — разозлился лейтенант, — общественную опасность вашего проступка будете оценивать не вы, а военный прокурор. А определение военной тайны вам известно.

Учитель опять занял защитную позицию.

— Товарищ лейтенант, — прошептал он несколько секунд спустя, — Нельзя ли тут что-нибудь сделать? Что, если я возьму на себя какое-нибудь почётное обязательство?..

Лейтенант задумался.

— Это должно быть чрезвычайно почётное обязательство, — сказал он через некоторое время, — Я могу простить бойца, но когда речь идёт о безопасности нашего

народно–демократического строя, от меня пощады не жди!

В Таборе участились случаи самовольного оставления части. Солдаты убегали к жёнушкам, девушкам и мамочкам, и через несколько часов возвращались, сопровождаемые насупленным эскортом. Из стройбата сбежал цыган Кисс, несколько дней он бродяжничал в северной Чехии, и пойман был лишь тогда, когда попытался бритвой зарезать священника, который отказался отдать ему золотую чашу. Слуга божий в прошлом был борцом, и чуть не утопил цыгана в святой воде. Кисса доставили обратно в часть и немедленно увезли в военную прокуратуру.

Салус тоже попытался съездить к жене в Гольчов–Еников, но ему не повезло — в машине, которую он попытался поймать, как раз сидел командир гарнизона.

Увольнение были ограничены с такой строгостью, какой никто не мог припомнить, не помогали никакие уловки. Из кабинета командира ни с чем вернулся даже рядовой Трунда, у которого уже в шестой раз за время службы умерла мать. Напрасно он размахивал перед командировм телеграмой, которую ему послала одна официантка из»Шмелхауса».

В такой обстановке многие воины предались унынию.

— Эх, Кефалин, — вздохнул кулак Вата, — страшно хочется съездить домой, да боюсь попасться.

— Мне бы твою фигуру, — ответил Кефалин, — я бы ничего не боялся.

— Тебе хорошо говорить, — бубнил Вата, — а меня когда раскулачивали, то сказали, чтобы я за собой следил, иначе мне конец. Что тебе сойдёт с рук, за то мне свернут шею. Мы как-то засадили восемь гектаров цветной капусты, и теперь мне за всю жизнь не отмыться!

— Попробуй попросить увольнительную у Мазурека, — посоветовал Кефалин, но кулак лишь махнул рукой.

— А вообще лучше всего было бы, — продолжал Кефалин, — если бы как-нибудь отличился. Если бы ты совершил какой-нибудь крупный подвиг, за него бы тебе дали увольнение лично от командира гарнизона.

— Сколько служу, ни разу не слышал ничего глупее! — твердил Вата, — Объясни мне, как тебя взяли в институт?

— Это отдельный разговор, — сказал Кефалин, — а про подвиг я говорю серьёзно. Почему бы ты, например, не мог спасти жизнь утопающему?

— Потому что я плаваю, как топор, — ворчал кулак, — еле–еле держусь на воде, и то недолго.

— А я и не говорю, что ты должен изобразить что-то особенное — сказал Кефалин, — всё можно было бы подстроить. Кто-нибудь прыгнул бы в Иордан, и изображал бы, что тонет. А ты бы бесстрашно бросился в воду, и, рискуя жизнью, вытащил бы его на берег. Такой поступок не остался бы без внимания, и тем более без награды!

Кулак задумался, и, казалось, идея пришлась ему по душе.

— А ты мне поможешь? — спросил он, — Будешь тонуть?

— Боже милостивый! — всплеснул руками

Кефалин, — Таких наивных кулаков нет ни в одной стране Европы. Во–первых, мне это стоило бы ареста, потому что купание в неположенных местах и без присмотра офицеров запрещено, а во–вторых, каждому будет ясно, что мы всё разыграли, и никакой награды не будет. Нет, дружище! Ты должен вытащить какого-нибудь гражданского!

Вата понимающе кивнул.

— Я вот только беспокоюсь, — произнёс он, — как бы мне в награду не дали табакерку с монограммой, или фотографию перед развёрнутым знаменем.

— Или могли бы написать письмо на родину, — задумался Кефалин, — что ты образцовый солдат, который, невзирая на неудобства, исполняет свои обязанности и стал практически правой рукой командира!

— Такого позора они бы не пережили! — вскричал кулак Вата, и искренне содрогнулся перед этой ужасной мыслью.

На роль утопающего был выбран ученик каменщика Ворличек. В качестве гонорара он потребовал десять сигарет и кокарду, с чем Вата, не торгуясь, согласился. Сразу после обеденного перерыва Ворличек разделся до трусов и с наслаждением заядлого пловца прыгнул в Иордан. Чётко войдя в воду, он вынырнул на поверхность, и первоклассным, хотя и несколько пижонским кролем направился к центру пруда.

— Пресвятая Мария! — застонал кулак, — Я туда нипочём не доплыву!

Ученик каменщика Ворличек продолжал удаляться от берега, демонстрируя всем свою великолепную спортивную подготовку, и рисуясь так, как как может рисоваться только пятнадцатилетний подмастерье.

— Ну что? — крикнул ему Кефалин.

До Ворличека дошло, что пора заканчивать показательное выступление и отработать десять сигарет. Подняв руки надо головой и шлёпая ими по воде, он принялся звать на помощь. Для пущего он эффекта он время от времени уходил под воду.

— Давай! — зашипел Кефалин на кулака, — Это твой единственный в жизни шанс стать героем.

— Я туда не доплыву! — хныкал Вата, не спеша стаскивая с себя одежду, — Этот дурень уплыл слышком далеко!

— Не болтай, и плыви, — сказал Кефалин, — Либо я его спасу сам и пришлю тебе из Праги открытку.

Вата жалобно поглядел на него и ногой попробовал воду.

— Ой, холодная! — запричитал он, — А вдруг меня схватят судороги?

Ворличек призывал на помощь, как будто его резали, и кулак, наконец, начал спасательную акцию — плюхнулся в воду так, что отбил об неё своё монументальное брюхо.

— Ай–ай–ай! — закричал Вата, но тут же поплыл по–собачьи в сторону Ворличека. Было ясно, с водой он имел дело только тогда, когда у себя в хозяйстве близ Вшетат поливал овощи.

— Ну привет, — вздохнул Кефалин, — Этак он до Ворличека доберётся к вечеру.

Впрочем, его пессимизм оказался неуместен. Вата сражался с коварной средой метров тридцать или сорок, а потом начал тонуть. Это было похоже на извержение подводного вулкана, или на раненого кашалота, бьющегося за свою жизнь. Стосорокакилограммовый кулак молотил вокруг себя руками, а в те мгновения, когда его голова показывалась над поверхностью, душераздирающе вопил»Мамочка!»