Черные глаза
Шрифт:
Фауст выползает из-под валика и еле слышно хрипит:
— Пидарасы!
— Кто сказал «пидарасы»? Сейчас приду к вам голенькая! — отвечает зарумянившаяся Валентина Монро.
На сцене беснуется полуголая Лайза Минелли, Аза подбадривает: «Давай-давай, хачиха, выдай нам Ваенгу!» — и последнее, что я помню, это как подруга моего детства, жена бандита, не целованная до свадьбы мать четверых детей, бросает на сцену гвоздику с криком: «Вартанчик, хочу еще!»
Назад мы ехали молча по оплетенному олимпийскими лампочками, пропахшему шашлыком городу, где каждая встречная девяносто девятая — духовой оркестр Северо-Кавказского
Утро красило нежным цветом стены пластиковой кафешки, где на следующий день мы похмеляли Рузанку — все той же адлерской Маргаритой, только теперь подозрительно изумрудной.
— Что я вчера буровила? — спросила меня Рузанка, когда к ней вернулся аналитический ум.
— Цитировала Софокла.
— Софокла? А кто это? — икает Рузанка. — Я его знаю?
— Весь Адлер теперь его знает, — ответила я.
Рузанка уронила линялую голову на пластик, еще не отмытый от липкого пузыря брата Фауста.
— Еще что буровила?
— В любви признавалась.
— Кому?
— Мне. Вартанчику. Путину.
— А Путину за что?
— За то, что только раз в году бывает май.
В помойной канаве, поросшей душистой мятой, две серые жабы с самоуверенным видом гадалки Гайкушки раздували ленивые пузыри.
У волнореза сверкнул бычий затылок мужа Рузанки. Я решила сразу подлизываться.
— О! Лучший друг мой пришел! — крикнула я Мотогу.
И вдруг — хрясь!!! Это стукнула по столу кулаком Рузанка — так, что пепельница опрокинулась с пластика прямо на грязный бетон.
— Слушай сюда, женщина! Слово «мой» в отношении моего мужа имею право произносить только я, ты меня поняла? — Рузанка метнула в меня зеленый взгляд кавказской гадюки и тут же ласково посмотрела на мужа.
Все-таки она уже очень давно замужем. Сразу после этих слов бритая лысина мужа расцвела февральскими цикламенами, и он немедленно простил ветренную Рузанку.
А я поняла, что это больше не мой город. Здесь перестали лазить в окна к соседям за чесноком. Почти никто больше не выходит замуж в четырнадцать, а если выходят, то на свадьбе поют трансвеститы-кавказцы. Оно все, может, так и должно было быть. Только бежать-то теперь куда? Бежать-то теперь — некуда.
Ну, а раз некуда — то, может, и незачем. Рузанка, подружка, сиди уже дома, вари туршу из фасоли. Мало ли кто в ранней юности мечтает стать космонавтом.
Я и сама покорюсь — состарюсь тихонько на этих бессмысленных совещаниях и буду теперь до седин делать вид, что мне нравится розовое шампанское московских премьер, хотя на самом деле мне нравится фиолетовая маргарита в кафешке у волнореза, в незабвенной бывшей кафешке, на месте которой теперь возвышается грозный отель с заграничным названием, и легкий челябинский говор администратора выдает, что он знать не знает о том, как Майдрес так и забыл прикопать прорвавшую канализацию, что Аза скончалась в прошлом году от нелеченого гепатита, что муж ее — тонкорукий охранник — спился от горя и одиночества, а еще раньше закрылся прославивший их разудалый гей-клуб, что у Фауста родилось уже трое бровастых парней, но никто из них не пошел в футболисты, потому что рядом с курятником Фауста построили Олимпийский Ледовый дворец, и своих сыновей Фауст отдал на хоккей.
Нечего нам с тобой бегать туда-сюда, женщина. Можно ведь невзначай голым задом и в навоз угодить.
Вакцинация
Адлерские
Исчезающий вид! Эндемик, теснимый отелями, виллами, пальмами, подгоняемый долгим эхом грохочущей Олимпиады. Незабвенные адлерские поселки, с именами еще живописнее огородов — улица Чайная и Табачная, Айвовая и Алычевая, Лимонная и Гранатовая, Форелевая и Пещерная, переулок Пастушечий, Казачий Брод и Черешня — дай вам всем Бог здоровья!
Дом Гайкушки стоял на самом краю одного из таких поселков, последним в длинном ряду хибар, слепленных из шлакоблоков, лезущих друг за другом вверх по горе вдоль узкого серпантина, посыпанного битым камнем. Целыми днями к дому тянулась пестрая очередь из молодых побережских женщин.
Рузанка помчалась к Гайкушке после одной неудачной субботы. Меня потащила с собой за компанию.
В ту распаренную июлем субботу мы повели нашу бабушку пить вино в кафешку к Альдосу. Совсем забыли, что по субботам у Альдоса принудительная вакцинация.
Лучшие пластиковые столы возле входа были заняты. За столиками мрачные девушки в фартуках пили кофе. Это были официантки. Они скучали, постукивая по столу накладными ногтями. Заметив нас, одна из официанток медленно, как октябрьская муха, повела в нашу сторону головой, на секунду остановила рассеянный взгляд и так же медленно отвернулась.
— Где нам сесть? — гаркнула боевая Рузанка.
— Садись, где хочешь, — пожала плечами официантка, поправляя кутикулу. — Шашлыка нет, рыбы нет.
Хозяин кафешки Альдос, в майке, едва прикрывавшей овальное пузо, одобрительно щурил персидские очи.
Сразу за нами в кафешку ввалились трое гладких мужчин — судя по серым костюмам и галстукам, «Олимпстрой».
Прямо с порога Альдос протянул им мутные рюмки.
— Без вакцины вход запрещен! У нас в кафе общеадлерская вакцинация. Карапет! — крикнул Альдос шашлычнику в медицинском халате, испачканном кровью. — Еще пару вакцин приготовь!
Карапет с лицом палача пальцами выдавил в рюмки чеснок, густо присыпал перцем и залил домашней чачей.
Остатки чачи Карапет плеснул в мангал, и он вспыхнул полуметровым огнем, словно олимпийский факел.
Бабушка с любопытством приглядывалась, как неместные мальчики будут пить нашу вакцину.
— Вы чего так рано сегодня? — спросил Альдос у олимпстроевских.
— Заминировали нас неудачно, — ответил самый голубоглазый. — В прошлый раз заминировали в три — всех домой отпустили. А тут прямо с утра — боюсь, придется еще на работу идти.