Черные глаза
Шрифт:
Через три минуты добрый человек на том конце провода орал прокуренным басом:
— Девочка! Какие, к осла матери, «Вести недели»? У вас совесть где находится? Человек сына женил, человек два ведра чачи выпил! Практически умер человек!
— А если завтра война? — строго спрашивала я министра.
— Какой еще война тебе приспичило? С кем?
— С грузинами! Ведь грузины же агрессивный народ? — Министр на секунду тяжело засопел — задумался.
— Грузины такой агрессивный народ, я их осла маму, какой они народ!
—
— Кто? Грузины? Грузины обделаются нам войну делать!
— А вот в Москве так не думают! В Москве думают, что грузины вас порвут, как Ашотик надувной матрас!
— Это кто именно так думает? Как его зовут, где он живет, кто его отец?
— Евгений Ревенко так думает, — рявкнула я, не без сладкого чувства мести. — Он прямо сегодня готовит специальный репортаж о том, что грузины вас порвут, потому что у вас нет армии! Хотя «Коммерсант» написал, что у вас тут проходят учения. Но по вашему настроению я вижу, что лучшая газета страны наврала.
— Ах ты осла матери твоего этого коммерсанта! Как этого коммерсанта зовут? Ревенко? У его отца совесть есть? Конченый он человек, если он так думает! Проклинаемый он человек! Ты ему скажи, что он сволочь последний! Скажи, что у нас лучший армий на Кавказе! И за Кавказом! У нас даже БТРы есть! Сестричка, а что нужно сделать, чтобы такой репортаж не получился?
Надо ли говорить, что уже через час мы снимали учения абхазской армии.
Небольшой коровник имел наглость именоваться артиллерийским батальоном и был единственной в стране военной частью. Военных в ней насчитывалось ровно тридцать два. Если никто не на свадьбе. И сейчас эти тридцать два военнослужащих в форме разных лет и разных стран, некоторые просто в спортивных костюмах, выпучив большие абхазские голубые глаза, в недоумении смотрели на своего министра, пытаясь понять, что это с ним.
— В шеренгу, я сказал! В шеренгу! — лютовал министр.
Военные топтались вокруг лужи. Наконец один седовласый боец подошел к министру, взял его за рукав и сказал:
— Асланчик, ты че бесишься? Люди откуда знают, что такое шеренга-меренга! Ты объяснил бы людям.
И крикнул в толпу:
— Русик, Сосик, Асик, а ну встаньте рядом, как на фотографию. Бесика позовите, где он в туалете застрял? Бесик, руки в карманы не суй, сигарету выплюнь! Ай, красавчики!
И опять министру:
— Ну во г, Асланчик, тебе шеренга. Че было орать?
Картинка получалась удручающая.
— Ты говорил, у вас есть БТРы? — спросила я.
— Я что, обманывать буду?! — возмутился министр.
— Так, а где они?
— А зачем тебе? Что за манера — БТРы фотографировать! Может, они секретные? Моих бойцов сфотографировала? Хватит тебе! Такие красавчики!
— Ты понимаешь, мне-то хватит, но Евгений Ревенко…
— Я его осла матери! — сдался министр и потащил меня в сторону махровой мимозы.
Под мимозой ржавел
— Это ваши БТРы? — изумленно спросила я.
— Это наш… БТ-Р! — горделиво ответил министр. Хотя сейчас я вижу, что это, скорее, танк.
— И что мы будем с этим делать? — спросил Андрюха, оторвав глаз от видоискателя.
— Заводить! — ответила я.
— Заводи, скотина, танк! — орал министр в ржавое дуло. — Завтра грузины нападут, а вы не можете танк завести. Хорошо, вас не видит знаменитый коммерсант Евгений Ревенко!
Через час полумертвый министр уполз в тень лавровишни глотать минералку. Я поскакала за ним петь ему в уши, чтоб не сбежал. Командовали парадом мои ребята.
Гагр десятый раз выгонял танк за ворота, Андрюха десятый раз возвращал его обратно. Ему было надо, чтоб танк проехал прямо по луже и грязь брызнула в камеру под определенным, самым живописным углом.
Несколько женщин в черных платках и черных юбках подняли головы над грядками.
— Мрамза, там опять война, что ли? — крикнула одна другой.
— Наверно, — крикнула в ответ вторая, вытирая руки от черной грязи. — А ты лаврушку делаешь в аджику или только петрушку?
— С ума ты сошла, какую лаврушку?! Чему тебя мать учила?
— Как будто ты не знаешь, что у меня мать — грузинка. Чему она могла научить? — ответила Мрамза, и обе женщины снова нагнулись над красным реганом.
Весь Сухум мгновенно узнал, что началась война. Никто не удивился, а некоторые даже обрадовались. Старшеклассницы вынесли на руках грудных сыновей, чтобы будущие герои привыкали к виду крови. Мужчины похватали лопаты — откапывать ружья в сырых огородах. Справа и слева слышалось:
— Амха! Копай левее от кинзы! Я там гранатомет в прошлый раз зарыл!
Коровы орали как свиньи, петухи трубили походные марши. Младшие школьницы выли о том, что останутся девками. Правда, не было видно нигде агрессивных грузин — что несколько странно, но непринципиально.
Сняв красивые брызги, мы примчались на местную телестудию перегонять материал в Москву.
— Ой, где такая красота? — спросила Москва.
— В Абхазии.
— И какая у вас там в Сочах погода?
— Мы не в Сочи, мы в Сухуме. Это разные города. И даже разные страны.
— Поняаааатно. У них там война, что ли, началась?
— Она у них и не заканчивалась.
— Поняааааатно. Ой, а это что мимоза? Мимоза на дереве растет? Ой, а я всегда думала, что она как розы… Подожди, с тобой Ревенко хочет поговорить.
Ревенко был снова бодр, как будто только что отдохнул в одном из целебных сухумских пансионатов.
— Ух ты, какой прикольный репортажик получился! И армия такая мощная у абхазов — кто бы мог подумать. Жаль только, в эфир не пойдет.
— Как не пойдет, Женя? — заорала я на том конце провода. — У твоего отца совесть есть, проклинаемый ты человек?