Чёрные крылья зиккурата
Шрифт:
Маркус поморщился. Говорить с Луцио было ниже его достоинства, но иногда приходилось делать и это.
– Что вы хотите? Чтобы я вернул вам разницу?
– Нет-нет, патриций. Кто-то был недоволен, кто-то напротив… Когда люди увидели вас на арене, ставки на местах подпрыгнули.
Распорядитель понял, что ляпнул, и попятился назад. Маркус молча смотрел на толстяка.
– Луцио, – сказал он неожиданно, – что вы будете делать с этой гладиаторшей? Завтра снова выставите её на пари?
– Думаю, да. Что ещё я могу с ней делать?
– Вы
– Она принесла мне немало денег, принесёт и ещё. Ну, отлежится немного.
– Я бы дал вам денег прямо сейчас.
– Сколько? – Луцио прищурился, будто принюхивался, пытаясь угадать, в каком кармане Маркус держит золото.
– Скажем… сотню. Она при смерти, – напомнил Маркус, заметив, что распорядитель теряет интерес. – Ну, хорошо… пятьсот.
– Патриций, знаете, сколько я на этой рабыне сделал за неделю?
Маркус качнул головой.
– Тридцать тысяч монет. Чистого золота, – сообщил Луцио. – И это до того, как люди поняли, на кого следует ставить. А теперь давайте подумаем. Рану можно прикрыть плащом. Стоит валькирия всегда кое-как. За это её и любят. Такое, знаете ли, воплощение Вечной Империи. Усталость и вселенское безразличие. Так, о чём это я…
– Можете не продолжать. Какую сумму вы хотите?
Распорядитель пожевал губами.
– Никакую, патриций. Я не работорговец. Я рабов покупаю и делаю на них деньги. Если нужен крепкий боец, сходите на невольничий рынок.
– Я понял. Удачи вам в коммерции, Луцио.
Ложа, располагавшаяся двумя этажами ниже, чем ложа Цебитара, была несколько меньше. В ней на позолоченных диванах устроились с фруктами и вином всего двое мужчин. Однако стены здесь покрывали такие плотные складки бархата и шёлка, какие Маркус никогда бы позволить себе не смог.
Два сидевших за столом брата пили исключительно из золотых кубков – довольно грубых, по меркам некоторых патрициев, зато массивных и удобных, вмещавших большое количество приторно-сладкого южного вина.
– Луцио – проклятый идиот, – произнёс один из мужчин. – Почему он никогда не может сделать, как ему говорят?
Другой хохотнул в ответ и поднёс кубок к губам.
– Луцио хочет больше денег, – пожав плечами, ответил он. – Успокойся, он не решится напрямую нарушить приказ.
– Вся эта афёра с самого начала была слишком сложной.
– Не будь дураком. В Риме ничего не делается в лоб.
Оба замолкли, каждый остался при своём. Наконец первый снова заговорил:
– Думаешь, эти шкатулки стоят того, чтобы так рисковать?
Другой уверенно кивнул и серьёзно посмотрел на собеседника.
– Это очень хороший куш. Я считаю, надо было сделать это уже давно.
Первый
– Уже решил, что делать с остальными?
Второй мужчина долго молчал. Его брат даже успел забыть о том, что задавал вопрос. На арене начинался новый бой, и патриций полностью погрузился мыслями в него.
Братья любили смотреть, как льётся кровь. И они предпочитали кровь рабов. Первый мужчина внезапно усмехнулся и произнёс:
– Всё-таки этот Цебитар абсолютный дикарь. Выставить бы на арену его.
Его брат лишь хмыкнул в ответ.
Глава 4. Гетера
Клемента Церера…
Рыжеволосая и необычно круглолицая для даэва, Клемента славилась красотой, умом и нежностью не только при дворе, но и во всём Вечном Риме.
Вряд ли нашёлся бы хоть один мужчина, посмевший отказаться от общества этой женщины. Кроме, разве что, Маркуса Цебитара.
Клемента знала Маркуса больше десяти лет – они познакомились, когда тот ещё был мальчишкой и едва ступил на опасную почву римских атриумов в первый раз.
Клемента была частью этой жизни с тех самых пор, как родилась. Ещё маленькой мать демонстрировала её друзьям, оставляя иногда в компании с незнакомыми господами, чтобы затем расспросить, о чём те говорили наедине – даже в Риме ребёнка, как правило, никто не опасался.
Затем была школа Сафо, каждый месяц и день пребывания в которой стал частью одного большого турнира за право называться красивейшей и самой образованной из гетер. Мужчины могли смеяться над таким обучением сколько угодно – Клемента знала, что не одна ученица получила там сломанную жизнь и изуродованное лицо вместо светского воспитания.
Сколько Клемента знала Маркуса, тот не любил свет, но по понятным причинам свет обожал его. Вначале александрийский дикарь вызывал у всех интерес уже тем, что оказался в столице. По мере того, как становилось ясно, что Маркус никогда не впишется в их иерархию светской жизнь, гости его дома всё отчётливей делились на тех, кто – зачастую тайно – восхищался им, кто боялся его и тех, кто ненавидел его и презирал.
Клемента определила свою позицию давным-давно, когда увидела его спокойное красивое лицо в первый раз. С тех пор Маркус стал более закрытым и более искусным в политической борьбе, но гетера всё ещё видела за завесой равнодушия те зелёные глаза, которые покорили её одиннадцать лет назад.
Маркус молча прошёл к своему креслу и, упав в него, протянул руку к кувшину с вином.
Не нужно было быть Клементой Церерой, чтобы понять, что Маркус Цебитар не расположен к беседе. Гетера вспорхнула со своего места на командорском ложе и, опустившись на пол за спинкой кресла Маркуса, принялась массировать виски мужчины.