Черные лебеди
Шрифт:
— Сейчас папа даст нам денег, мы пойдем и купим много-много конфет! — обращаясь к Струмилину, Лиля спросила: — Папа, ты дашь нам денег на конфеты?
В глазах Струмилина светилось счастье. В эту минуту он забыл о своих болях, которые холодными занозами давали себя чувствовать в левом бедре.
— Покупайте все, что хотите! Шоколад, мороженое, цветы!.. Для меня захватите четвертинку. И не забудьте зайти в аптеку, возьмите пирамидон. Что-то с утра болит голова. Да, кстати, как здоровье Светланы? Ты даже
При упоминании о Светлане перед Лилей сразу же предстал образ Растиславского: черные, с зеленым отблеском глаза и последние слова: «Буду ждать у подъезда ровно в девятнадцать ноль-ноль».
— У нее что-нибудь серьезное? — спросил Струмилин, заметив, как сразу внутренне потухла Лиля.
— Нет… Светлана поправилась… — глаза Струмилина были такие доверчивые, что Лиля не могла смотреть в них прямо.
— Чем ты опечалена?
— Сегодня я перед тобой провинилась. Мне даже тяжело об этом говорить.
Лицо Струмилина сразу померкло.
Лиля присела на край постели. Таня уже оделась и ждала Лилю. В руках она держала красную детскую сумочку, в которую собиралась положить конфеты.
— Там… у Светланы… ты понимаешь, Коля… сегодня… — Лиля хотела сказать, что она познакомилась с Растиславским, но осеклась на полуслове и тут же поправилась: — Меня пригласили на защиту диссертации. Так настаивали, что я чуть не согласилась.
— Когда будет защита?
— Сегодня вечером.
— И все? — спокойно спросил Струмилин, не спуская глаз с Лили. Лицо его просияло: — И чем же ты опечалена?
— Тем, что ты болен, и мы не можем пойти.
— Когда ты должна выехать?
— В семь часов за мной обещали заехать.
— Это же здорово, Лиля! Приедешь — расскажешь мне. Иначе ты зачахнешь с моими хворями, — Струмилин посмотрел на часы: — В твоем распоряжении три часа. Что ты наденешь?
— Я не поеду. Без тебя я не могу. Ты болен, а я…
— А я тебе приказываю поехать! Не поедешь — обижусь.
Лиля ждала, чтобы Струмилин настаивал сильней. Ей хотелось быть чистой перед собственной совестью.
— Спасибо, милый… — Лиля покорно смотрела в глаза Струмилина: «Как я могла подумать, что с тобой тяжело!»
— Ты сегодня курила?
— Да, — виновато ответила Лиля, щеки ее зарделись.
Она хотела что-то сказать в оправдание, но ее перебил Струмилин:
— Я знаю, что ты скажешь. Не нужно. Я верю, что ты больше не будешь курить.
Таня нетерпеливо тянула за рукав Лилю и махала пустой сумочкой. Она уже устала ждать.
В дверь кто-то постучал.
— Войдите, — крикнул Струмилин.
Вошла тетя Паша, ворчливая соседка, которая невзлюбила Лилю с самого первого дня ее появления у Струмилина.
— Ты что же это, красавица, нешто запамятовала, что твоя очередь убирать?
Лиля болезненно поморщилась:
— Простите,
— Так давай начинай, а то опять, как тот раз, затянешь до двенадцати ночи.
Старушка собралась уходить, но ее остановил Струмилин:
— Тетя Паша, Лиле нездоровится. Не могли бы вы вместо нее убрать квартиру? А в следующий раз она за вас уберет.
Тетя Паша покачала головой и широко развела руками:
— Сорок лет, как холуев нет. Твоей прынцессе я не домработница!.. — с этими словами она сердито хлопнула дверью, и еще долго было слышно из коридора, как она бранила Лилю, называя ее и «финтифлюшкой», и «барыней», и еще такими словами, от которых на щеках Лили выступили розовые пятна.
Чтобы не слышать гвалта, поднятого тетей Пашей на кухне (а она не забыла и того, что Лиля все еще живет без прописки), Струмилин включил приемник на полную мощность. Стараясь перекричать музыку, он просил Лилю, чтобы она быстрее шла с Таней в магазин. Об уборке он договорится сам.
Оставшись один, Струмилин с трудом встал с постели. Опираясь на палку, он вышел в коридор и постучал в комнату тети Паши. Это была еще крепкая одинокая старушка, с утра до вечера пропадавшая на кухне.
Тетя Паша открыла дверь и развела руками:
— Ну, что? Опять: «Тетя Паша, убери…»
— Тетя Паша, прошу вас…
Старушка замахала руками:
— Ни в жись, Николай Сергеевич!.. И не уговаривай!.. Я за твою кралю убирать не буду. Вот если бы покойная Елена Ивановна попросила — слова бы не сказала, а этой нет… Я ее насквозь вижу. Знаю, чем она дышит. Не лежит моя душенька к ней. Не будет с ней житья, Николай Сергеевич. Вот помянешь меня, старуху. Уж кто-кто, а я-то знаю!
Струмилин остановил ее жестом. В голосе его звучала мольба:
— Сделайте это для меня, тетя Паша. Я хорошо заплачу. Сколько Барсуковы платят вам за уборку?
— Сколько… сколько… — ворчливо ответила старушка. — Все медные и серебряные, да еще золотые в придачу…
— Тетя Паша… Последний раз… — Струмилин вытащил из кармана хрустящую бумажку и протянул ее тете Паше.
Взгляд старушки скользнул по новой кредитке, потом остановился на Струмилине. В лице старухи появилось выражение упрека и независимости.
— Ну, знаешь, Николай Сергеевич, деньгами ты меня не купишь! Как-никак, а я все-таки пенсионерка. Имею сорок лет производственного стажа, меня и сейчас профсоюз не забывает. Перед каждым праздником то подарочек, то открыткой поздравляют…
До чего же была милой и родной для Струмилина в эту минуту старая пенсионерка, у которой на войне погибли три сына. Ему хотелось сказать: «Дорогая тетя Паша! Моя мать поступила бы точно так же, если бы вот так… ей совали под нос деньги…» А сказал совсем другое: