Черные ножи
Шрифт:
— Хорошего дня вам, тетя! — и тут же выскользнул наружу, довольный тем, как завершилась эта ситуация.
Тетка еще про Леху не знала, иначе обязательно увязала бы все в один клубок. Женское сердце чувствительно к подобного рода вещам.
Пробегая мимо кухни, увидел там Степана Григорьевича, пьющего первый утренний стакан чая. Я кивнул ему, и удостоился ответного кивка вкупе с очень странным задумчивым взглядом. Но сейчас мне было не до причуд старика, я надеялся успеть до смены попасть к Леше в палату и повидать друга, веря, что его состояние к этому моменту улучшилось.
Не удалось. Но по причине, от меня не зависящей.
К больничному корпусу я явился ни свет ни заря, памятуя
Челябинскую областную клиническую больницу № 1 досрочно открыли в октябре 1938 году раньше срока из-за крушения поезда Новосибирск-Москва на Курской ветке железной дороги у станции Чумляк — пострадавшим потребовалась срочная медицинская помощь. Тогда в ее распоряжении находился единственный корпус на триста коек. Больница была создана по инициативе Соломона Захаровича Глуховского — участника гражданской войны, направленного в Челябинск для организации военного пересыльного пункта, позже возглавившего Челябинскую городскую больницу, потом работавшего главврачом в Копейске, и, наконец, назначенного главным врачом медико-санитарной части управления НКВД по области. Но с началом войны он был переведен на Дальний Восток, и руководство больницей сменилось. А год назад, в 1941, из Киева эвакуировали Киевский медицинский институт, и больница стала основой базой для учебы и работы его студентов и преподавателей. Все это я знал опосредованно, выуживая нужные данные на задворках памяти. Конкретно, историю о больнице и ее первом главвраче когда-то поведала тетя Зина, дружившая с Соломон Захаровичем с давних пор.
— Буров? — Настя узнала меня издалека, вот ведь проходу от нее нет, пристала, как банный лист.
— А кого вы ожидали увидеть в такую рань, Анастасия Павловна? Николая Крючкова? Спешу вас огорчить, здесь только я.
В кинотеатрах до сих пор крутили одну из главных кинолент этого года «Парень из нашего города» по пьесе Константина Симонова, где Крючков блистательно играл заглавную роль, и, между прочим, роль танкиста.
— Если бы я встретила тут Николая, я вряд ли заметила бы тебя, Буров, слишком уж ты ничтожен и незначителен в сравнении с великим талантом! — огрызнулась Настя.
Вот так она теперь со мной общается? И что я ей сделал? Лишь поцеловал разок, да и то коротко, практически на бегу.
— А вот некоторые говорят, что я герой! — нашел я контраргумент. — Об этом даже в газете писали! Читали?
Настя презрительно фыркнула, не удостаивая меня ответом.
Кстати, а что она делает здесь в столь ранний час? Не пришла ли проведать моего друга? Только вот с какой стати, Леша — обычный работяга, каких на заводе много тысяч.
— Как он? — спросил я, сменив тон с шутливого на серьезный. — Шансы есть?
Анастасия подтвердила мою догадку. Высокомерное выражение, которое появлялось у нее каждый раз при виде меня, исчезло с ее лица, теперь на нем проступило искреннее беспокойство, и Настя ответила вполне дружелюбно:
— Твой товарищ, Алексей Носов, все еще находится в крайне тяжелом состоянии. Меня попросили принести его медкарту. Доступ к нему посторонним запрещен, так что даже не пытайся проникнуть в палату. Носов без сознания, ты ему сейчас ничем не поможешь, но врачи делают все возможное, чтобы он очнулся и встал на ноги, там работают настоящие специалисты с многолетним стажем…
— Бла-бла-бла, — огрызнулся я, и тут же лицо Насти вновь приобрело вид египетской маски, — все вы так говорите, когда толком не понимаете, чем помочь человеку! Скажите просто: он будет жить или умрет?
— Этого тебе не скажет даже сам великий товарищ Сталин! — Настя отвернулась и ушла прочь, оставив меня в одиночестве. Опять у нас с
В общем, понятно, в палату к Лехе мне не попасть, и пытаться нечего. Да и смысл прорываться, если он все еще в беспамятстве. Надеюсь, к вечеру он все же очухается, и я совершу повторную попытку наведаться в больницу.
Сегодня я пришел в цех одним из первых в нашей бригаде. Только Михалыч уже что-то хмуро крутил разводным ключом, а Воронин в сварочной маске приваривал на краях нижнего кормового листа броневые картеры бортовых редукторов.
— Как Леша? Ты его видел? Живой? — Корякин отвлекся от работы и взглянул на меня.
— Жив, но не видел его. Не пустили, точнее, она не пустила, медсестра наша, Анастасия Павловна!
— Волжина? — уточнил бригадир, и тут я понял, что впервые слышу ее фамилию, до этого знал лишь имя и отчество. — А ты, кстати, в курсе, что она из «благородных»? Сама-то, конечно, родилась после Революции, но вот предки ее из древнего русского дворянского рода, а тетка — бывшая жена самого Горького!
— Даже так? — присвистнул я. — А что она делает здесь, в нашем городе?
Я едва не сказал — «в провинции», чем наверняка задел бы Корякина. Население Челябинска составляло примерно двести пятьдесят тысяч человек, но сейчас, благодаря эвакуированным, почти удвоилось. И все же это была именно провинция.
— Прошла курс медсестер в Москве, но отправили в тыл. Говорят, просилась на фронт, отказали. Не доверяют, думаю…
Еще пару дней назад подобное откровение от Петра Михайловича было бы невозможным, но вчерашний вечер все изменил. Он принял меня в ближний круг, и доверял теперь безусловно.
— Она добрая, — сказал я, — пришла Леху проведать, хотя не обязана была. Медкарту его принесла. Уверен, устроила ему там все по высшему разряду! Как могла…
Бригадир кивнул и вернулся к работе. О вчерашнем он не обмолвился ни словом, но я понимал, что данные обещания не пропали даром. Охота на бригаду Зуева уже объявлена, и если они в чем-то виноваты, скоро это будет ясно. Недаром же Казаков, вечно приходивший в цех первым, до сих пор отсутствует, да и Филиппов припозднился. Но спрашивать о них я не стал, вместо этого занялся своей непосредственной работой. Подозрения — подозрениями, но взятые на себя обязательства необходимо выполнять!
Поставить фронту целый танковый корпус сверх плана — значит напрячь все мышцы огромного комбината, заставить его скрипеть от натуги, но выдавать и выдавать продукцию. И каждый из нас, будучи лишь винтиком в этой системе, как бы банально ни звучало, являлся одновременно и частью общего организма Танкограда. Без нас ничего бы не получилось. Без нас всех, и таких как мы, кто приходил ни свет ни заря, а уходил в кромешной тьме ночи. Без тех, кто не видел родных и близких, зато, замерзая на морозе в промозглом цеху, недоедая, делал план. Делал сверх плана. Делал столько, сколько не сумел бы сделать прежде, в сытые годы. Сейчас же грани реальности размылись, полустерлись, и стахановские бригады множились и множились по всей стране. Невозможного не существует! Человек может все, и даже больше!