Черный цветок
Шрифт:
— Мы его отговорили. Мало того, что рискованно, так ведь прокиснет, пока до лагеря донесешь. Много не пей, живот заболит.
— Чего это? Никогда не болел, а тут заболит? — Есеня чуть не захлебнулся, закашлялся и облился молоком — оно по подбородку потекло на шею, намочив намотанный на шею платок.
— Эх ты, телок… Смотри, я предупредил. Твоих Жмур отправил в деревню, к родителям Жидяты. Так что за них не беспокойся, никто их не найдет в случае чего. Жидята тебе привет передавал, и батьке твоему я от тебя поклон велел передать.
— Поклон… —
— В самый раз. Не слышу я что-то уважения к родителю в твоих словах.
— А за что его уважать-то?
— За то, что тебя, змееныша, на свет родил и кормил столько лет, — Полоз скривился — он всегда кривился, когда речь заходила о Жмуре.
— Ну и что? Подумаешь — родил! Не он меня родил, а мамка. А он только по затылку бил, да чуть что за вожжи хватался.
— Был бы ты моим сыном, я б не вожжами — я б тебя, непутевого, кнутом драл, и каждый день.
— За что это?
— А для ума. Портянки до сих пор наматывать не научился, вещи теряешь, под ноги не смотришь. Молоком вот облился и не утерся, теперь мерзнуть будешь. Пошли! Телок.
Есеня обижено засопел. Подумаешь — портянки. Ну да, теперь, конечно, приходится хромать, но ведь ему самому, не Полозу же! Он пошел вслед за верховодом, изредка икая — не стоило пить молоко так быстро — и намереваясь молчать всю дорогу, пока тот сам не захочет заговорить. Но Полоз тоже молчал и нисколько не скучал без разговоров.
— Слушай, а почему мы идем на юго-запад? — не выдержал Есеня примерно через четверть часа, — Урдия же на юго-востоке.
— А ты откуда знаешь, где запад, а где — восток?
— Знаю, — фыркнул Есеня: чего проще по солнцу определить?
— Мы пойдем через Кобруч. А там по реке, на санях, а потом — на лодке. В Урдии теплое море, и река не промерзает.
— Там что, всегда лето?
— Нет. Придешь — посмотришь, — Полоз на ходу обычно говорил коротко, — хуже ничего не видел, чем зима в Урдии.
— А ты там долго жил?
— Долго.
— А сколько?
— Восемь лет.
Есеня присвистнул — ничего себе! Восемь лет — это же полжизни!
— А в Кобруче ты был? — спросил он и икнул.
— Конечно.
— Ну и как там?
— По-разному. Закрой рот. На морозе говорить вредно, охрипнешь. И не слышу я почти ничего.
И так третий день подряд! Полоз шел впереди, не оглядываясь, в шапке, натянутой на уши — конечно, он ничего не слышал. А Есене осточертел зимний лес — ничего интересного по пути не попадалось, лишь бесконечные деревья, кусты и канавы. Хорошо хоть снега было не много. От нечего делать Есеня вытащил из-под фуфайки медальон, и разглядывал его со всех сторон: не может быть, чтоб он не открывался! Надо только поискать секрет. Может, сковырнуть камушки? Или надавить на них сильней? Или сунуть лезвие между двух створок и попробовать сломать?
Есеня достал нож, который висел на поясе, под фуфайкой — это, конечно, был уже не булат, но лезвие все равно оставалось
— Под ноги смотри, — велел Полоз, не оглядываясь.
— Ага, — машинально ответил Есеня, тут же споткнулся о толстый сук, лежащий посреди тропинки, и, падая, врезался лбом Полозу в поясницу.
— Жмуренок… — Полоз обернулся и подхватил его за плечи, — я же сказал — смотри под ноги! Сейчас бы на нож напоролся! Зачем тебе нож? Чем ты вообще занимаешься?
— Проверить хотел одну мысль, — Есеня пожал плечами.
— Нашел время! Ты что, медальон ножом ковырял?
— Ну да. Смотри!
— Слушай… — Полоз шумно вдохнул, — ты думаешь, когда что-то делаешь?
— Иногда, — набычился Есеня.
— Ты на секунду представь, что бы произошло, если бы он открылся.
— И что бы произошло?
— Через эту вещицу проходили огромные энергии, ты даже не можешь себе представить, какие! Никто не знает, что произойдет, что из нее вырвется, когда она откроется. Да тебя, и меня заодно, может порвать на куски!
— Да ну, ерунда. Ну, раскрутится пружинка, ну, по пальцам стукнет… — Есеня пожал плечами — не видел он ничего страшного в медальоне, как ни старался представить себе его силу.
— Жмуренок, щас я тебе по пальцам стукну.
— Ну посмотри! Вот, ведь пролезает лезвие! — Есеня снова вставил режущую кромку в еле заметную щелку в медальоне. А чтобы закрепить успех, попробовал слегка повернуть нож, чтобы эту щелку расширить.
Раздался оглушительный щелчок, нож надломился, и острый кусок металла стрельнул вверх, вскользь царапнув лоб Есени.
— Ничего себе, — Есеня попятился и от испуга чуть не выронил нож.
Лицо Полоза вмиг побелело, глаза расширились, но через секунду он пришел в себя, и с размаху саданул Есене по уху, так что шапка слетела в снег.
— Я на месте твоего батьки тебя бы давно убил, честное слово.
— Чего… — Есеня потер ухо, в котором что-то оглушительно звенело. Из царапины на лбу кровь побежала в угол глаза, и глаз тоже пришлось протереть.
— Почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят? Подними шапку!
Есеня хотел ответить, что Полоз сам ее уронил, пусть сам и поднимает, но, посмотрев тому в глаза, быстро сообразил, что делать этого не следует. Неизвестно, чем на это ответит Полоз, но судьбу лучше не испытывать.
— А если бы этот осколок попал тебе в глаз? — Полоз нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и прижал его ко лбу Есени, — вроде не глубоко…
— Да ерунда! — фыркнул Есеня, нагнулся за шапкой и отряхнул ее об коленку.
— Тебе просто сказочно повезло. Не трогай медальон. Мы идем в Урдию как раз для того, чтобы узнать, как его надо открывать, ты понимаешь? И я не уверен, что мы найдем мудреца, который нам об этом расскажет. А ты — ножом! А если бы ты его сломал?