Черный дом
Шрифт:
– Милая барышня-репортер, моя фамилия Голицын, я служу в Жандармском Корпусе в чине подполковника, - безо всякой иронии, абсолютно спокойно, будто дело происходит не на бегу возле подъезда городского дома, а где-нибудь в гостиной шикарного великосветского особняка за чашкой чая, улыбнулся атакованный Ниной жандарм.
– А вы, насколько мне известно, Нина Березина, единственная в городской прессе женщина-репортер, да еще при этом занимающаяся вовсе не дамскими темами, а криминальной хроникой. И на этом поприще получившая очень широкую известность... правда, в довольно узких, профессиональных
– Вот уж не думала, что мною так интересуется жандармерия, - отозвалась до нельзя польщенная, едва не покрасневшая от удовольствия Нина, все-таки для репортеров известность, пусть даже и в узких кругах, слаще манны небесной.
– Жандармерия интересуется всем, происходящим в городе, - серьезно, как на просветительской лекции, ответил Голицын.
– В том числе и происшедшим сегодня ночью в этой квартире...
Он кивнул за спину, в сторону подъезда, откуда двое здоровенных санитаров в темно-синих комбинезонах выносили черный мешок с телом. Им пришлось стараться без носилок, очень уж узкие и неудобные в подъезде были и дверные проемы и лестничные клетки.
– Ого!
– глаза у Нины загорелись легким азартом в предчувствии чего-то необычного, отличающегося от большинства многочисленных происшествий в городе.
– Там труп? Кого же убили? И как? И что вы намерены предпринять для поиска преступников?
– Милая барышня-репортер, - с легкой задумчивостью в голосе сказал Голицын.
– У вас очень много вопросов, а у меня пока на них очень мало ответов... впрочем, я могу вам оказать любезность. Хотите увидеть как и над чем работают жандармы? Наяву, а не в дешевых книжонках и дурных кинофильмах?
– А это возможно?
– иронично уточнила Нина, привыкшая, что повсюду в полиции от нее отмахиваются, как от назойливой и докучливой мухи, отвелекающей от важной и срочной работы.
– Если вы согласитесь, то вполне возможно, - серьезно ответил подполковник.
– Хотя, обычно, простые люди стараются почему-то держаться от жандармов подальше...
– Если это намек, что я не простой человек, то я согласна, - решительно заявила Нина, где-то в глубине души замирая от собственной дерзости.
– Тогда - поехали, милая барышня-репортер, - предложил Голицын и тут же, через плечо скомандовал отошедшему чуть в сторону своему охраннику: - Ты во вторую машину, с остальными...
Охранник на мгновение задумался, ведь оставлять подполковника одного было не положено, однако, никакой явной опасности во время поездки с этой пигалицей не было. Мысленно махнув рукой на нарушение инструкции и даже на возможные последствия оного, охранник молча проследовал к одной из машин, стоящих неподалеку. В ней уже сидели прибывшие вместе с подполковником то ли охранники, то ли оперативники Жандармского Корпуса.
– Прошу, милая барышня-репортер...
Голицын так естественно и привычно открыл перед Ниной дверцу авто, что у той даже зашебуршило в мозгу: "Уж не тот ли это самый Голицын, который из князей? Древнейшая фамилия..." И, естественно, об этом и был её первый вопрос, когда подполковник устроился рядом с ней на заднем сидении и велел шоферу ехать "на службу".
– ... род Голицыных не только
– Однако, если вы имеете в виду, могу ли я называться князем Голицыным, то - могу. Титул принадлежит мне, как до этого принадлежал моему отцу. Но, кажется, сейчас на такое мало кто обращает внимание...
– Это точно, - кивнул репортерша, тем не менее чрезвычайно довольная и даже возбужденная единственно тем фактом, что едет в одной машине с настоящим князем.
– Времена аристократов канули в Лету, но все-таки... да и всяческие аферисты, называясь, кто графами, кто баронами, отношение к вам подпортили.... но... по-настоящему голубая кровь, генеалогическое древо, уходящее корнями в домонгольские времена... это все-таки что-то...
До развилки широкого, современного проспекта на две чуть более узких, уходящих вдаль, прочь из города улицы и стоящего на этой развилке высокого и длинного дома-параллелипипеда они доехали быстро, не успев толком ни о чем больше, кроме родословной Голицына, поговорить. И через просторное фойе первого этажа прошли быстро, темп задал сам подполковник, иначе бы Нина не преминула бы осмотреться перед входом в святая святых Жандармского Корпуса. Впрочем, рассматривать в фойе было нечего. Кадки с пальмами по углам, несколько дверей в кабинеты-приемные, возле которых чинно, молчаливо сидело с полдесятка людей и - всё. А вот настоящие тайны начались уже за неприметной служебной дверью, ведущей, как свидетельствовала надпись на ней, к лифтам.
Очутившись вместе с Голицыным в узком тесном пенале-комнатке, Нина с удивлением подметила, как подполковник негромко поздоровался с кем-то невидимым, достал из кармана плаща свое удостоверение - солидную, черного цвета книжицу - показал, развернув, одной из стен, а потом... просто положил левую руку на небольшую тумбочку с матовой поверхностью, стоящую перед выходом из комнатного пенала. Что-то загудело, мгновенно вспыхнуло внутри тумбочки ярким светом, и подполковник, убрав руку, обернулся к Нине:
– Теперь вы, милая барышня-репортер... Прошу...
– А что это?
– чуть опасливо уточнила девушка.
– Не бойтесь, просто снимает отпечатки пальцев, - улыбнулся подполковник.
– Заодно измеряет температуру тела, анализирует вашу ладонь на предмет материала, из которого она сделана... так что пройти, приложив к анализатору мертвую руку или пластиковый муляж, никак не получится...
– Красота, - пробормотала Нина, выкладывая ладонь на тумбочку.
– А в полиции до сих пор людям пальцы краской машут...
И неожиданно покраснела, поймав взгляд подполковника на свои пальцы с обломанными, кое-где и обкусанными короткими ногтями. Но тут же взяла себя в руки и непроизвольно выпрямила и без того не сгорбленную спину. "Мало ли, что он привык ко всякому аристократическому маникюру-педикюру, - сердясь на себя за собственную мгновенную слабость, подумала Нина.
– А мне вот некогда такими глупостями заниматься... весь день бегаешь, как савраска, по полицейским участкам и управлениям, по трущобам и закоулочкам, а потом еще вечерами, да ночами писать про все это приходится... Когда уж собой-то заниматься?"