Черный дом
Шрифт:
— Выходи оттуда, гребаный…
В стенном шкафу никого нет. Четыре рубашки, один пиджак, два галстука и трое брюк тихонько раскачиваются. На полу потрепанный старый чемодан, которому, похоже, довелось познакомиться со всеми автовокзалами Америки. Больше ничего.
Никакого греба…
Но что-то есть. На полу под рубашками. Не одно что-то.
Несколько. С полдюжины. Поначалу Энди Райлсбек то ли не понимает, что видит, то ли не хочет понимать. Потом до него Доходит, и он пытается закричать. Не может. Предпринимает вторую попытку — результат тот же. Воздух не желает выходить из легких, грудь словно сжали железными обручами. Он
Не может оторвать глаз от секрета в шкафу Джорджа Поттера.
Не может шевельнуться.
Из-за тумана темнота спускается на Френч-Лэндинг необычно рано, где-то в половине седьмого. Окутанные им желтые фонари «Центра Макстона по уходу за престарелыми» напоминают огни круизного лайнера, дрейфующего в море. В крыле «Маргаритка», где живут милейшая Элис Уитерс и куда менее милый Чарльз Бернсайд, за столом дежурного сидит широкоплечая крашеная блондинка Вера Хатчисон (Пит Уэкслер и Батч Йеркса, закончив смену, разошлись по домам). Перед ней — книга кроссвордов. Сейчас она раздумывает над атрибутом интерьера из восьми букв, первая буква Ш, четвертая — О. Она терпеть не может такие длинные слова.
Со скрипом открывается дверь мужского туалета. Она поднимает голову и видит выходящего оттуда Чарльза Бернсайда, в синем халате и паре ворсистых шлепанцев в желто-черную полоску, похожих на огромных шмелей. Шлепанцы она узнает сразу.
— Чарли? — Вера кладет карандаш в книгу кроссвордов и закрывает ее.
Чарли продолжает идти, челюсть отвисла, по подбородку течет струйка слюны. Но на лице неприятная ухмылка, которая Вере очень не нравится. Этот старикан, возможно, растерял почти все свои мозги, но те, что остались, очень злобные.
Она знает, что иногда Чарли действительно не слышит, когда она к нему обращается (или не понимает ее), но уверена, что бывает и другое: он просто прикидывается, что не слышит и не понимает. И она почти наверняка уверена, что сегодня — тот самый случай.
— Чарли, ты зачем надел шлепанцы Элмера? Ты знаешь, что их подарила ему его правнучка.
Старик, Берни — для нас, Чарли — для Веры, продолжает волочить ноги в направлении M18. И наверное, доберется до своей комнаты, если куда-нибудь не свернет.
— Чарли, остановись.
Чарли останавливается. Стоит в коридоре «Маргаритки», словно выключенная машина. Челюсть отвисает еще больше.
Слюна отрывается от подбородка, и на линолеуме, между шлепанцами-шмелями, появляется мокрое пятнышко.
Вера встает из-за стола, подходит к Чарли, приседает рядом.
Если бы она знала то, что известно нам, то дважды подумала, подставляя незащищенную шею под эти болтающиеся руки, скрюченные артритом, но еще очень сильные. Разумеется, она ничего не знает.
Вера берется за левый шлепанец:
— Подними ногу.
Чарльз Бернсайд поднимает правую ногу.
— Перестань издеваться надо мной, — рявкает Вера. — Другую.
Берни чуть-чуть приподнимает левую ногу, чтобы Вера могла стащить с нее шлепанец.
— А теперь правую.
Незаметно для Веры, которая смотрит на его стопы, Берни вытаскивает из ширинки пенис и делает вид, что писает на затылок Веры. Его ухмылка
Он подумывал окрестить ее мочой, действительно подумывал, но в этот вечер он и так много чего успел. Еще одно маленькое дельце, и можно отправляться в мир снов. Он — старый монстр. Ему требуется отдых.
— А теперь скажи мне, — продолжает Вера, — почему один шлепанец грязнее другого? — Нет ответа. Собственно, она его и не ждет. — Ладно, красавчик. Возвращайся в свою комнату или иди в актовый зал, если хочешь. На ужин сегодня подогретый в микроволновке поп-корн и «Джелло». По телевизору — «Звуки музыки». Я позабочусь, чтобы шлепанцы вернулись к хозяину, и мы никому не скажем, что ты их брал. Это будет наш маленький секрет. Но если возьмешь еще раз, я скажу начальству. Усек?
Берни стоит как столб, словно его эти слова не касаются… но отвратительная ухмылка чуть растягивает губы, и в глазах мелькает искорка. Он усек, это точно.
— Шевелись. И лучше бы тебе, старый пердун, не плевать на пол.
Она опять не ждет ответа, но на этот раз получает.
— Следи за своим языком, толстая сука, а не то я его вырву.
Она подается назад, словно от пощечины. Руки Берни по-прежнему висят как плети, на лице все та же отвратительная ухмылка.
— Убирайся отсюда. Или я на тебя пожалуюсь. (Только проку от этого не будет. Чарли — одна из дойных коров Макстона, и Вера это знает.) Чарли, волоча ноги, вновь тащится к комнате M18, теперь уже босиком. Потом вдруг поворачивается. Встречается с ней взглядом.
— Слово, которое тебе нужно, — шифоньер. Понятно? Глупая корова.
И движется дальше по коридору. Вера стоит, где стояла, с отвисшей челюстью. О кроссворде она и думать забыла.
В своей комнате Берни ложится на кровать и подсовывает руки под поясницу. Болит. Чуть позже он вызовет эту толстую суку, чтобы она принесла ему ибупрофен. Но пока надо потерпеть. Есть еще одно дельце.
— Нашел тебя, Поттер, — бормочет он. — Старина… Потей.
Берни не тряс дверные ручки (Энди Райлсбек об этом никогда не узнает). Он искал давнего знакомого, который в конце семидесятых вышиб его из прибыльного строительного проекта в чикагском районе Саут-Сайд, вотчине «Уайт сокз» note 77 .
Note77
«Чикаго уайт сокз» — профессиональная бейсбольная команда Американской лиги.
Другими словами, в Черном городе. Туда рекой лились федеральные деньги, немало перепадало и от штата Иллинойс.
Этой золотой жилы хватило бы на многие годы, но Джордж «Что-б-Он-Сдох» Поттер вышел в гонке победителем, заплатив, кому следовало, и Чарльз Бернсайд (а может, он тогда еще был Карлом Бирстоуном, за давностью лет уже и не вспомнить) остался с носом.
Вот Берни все эти годы и следил за своим врагом (не сам Берни, разумеется, но, как мы уже понимаем, у этого человека могущественные друзья). Старина Потей, так звали его немногочисленные друзья в девяностых годах, объявил о своем банкротстве в Ла Ривьере, а большую часть того, что осталось, потерял на бирже. Но Берни не считал, что они квиты.