Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 1

Северодонецкий Александр

И Павел, заправлял бензином чуть поржавевший и с облупленной зеленой краской бак, подключал черный шланг и побыстрее, будучи теперь в каком-то остервенении движения, дергал веревку своего руль мотора, а тот своим ровным, а может и захлебывающемся в воде выхлопом ему только своим рокотом и говорил:

– Поехали!

– Поехали и побыстрее отсюда!

И тогда, эта водная зеркальная гладь его Тылгаваяма, будучи мгновенно, разрезанной килем его лодки «Казанки», им латанной и перелатанной шла волною до берега, чтобы отразившись

от левого берега вернуться к тому, правому берегу, где уже почти триста лет и стояло его и то килпалинское, их только двоих здешних художников село Хаилино. И уже буквально через пять минут через правое плечо на очередном повороте и на излучине, оглянувшись, он не видел своего родного села и даже, он не видел дымков из труб тех родных ему домов, где друзья, где остались теперь сказочные девушки-мухоморы, снящиеся по ночам и будоражащие всё его воображение, а слышал он только отраженный от стены прибрежного высокого леса шум своего мотора:

– Ру-Ры-Ру-у-у!

– Ру-Ры-Ру-у-у!, когда он ручку акселератора и газа вдавливал до самого до отказа и нос его лодки поднимался так высоко, что казалось еще мгновение и его лодчонка, не так и нагруженная его скарбом вот-вот здесь на раз опрокинется. И тогда он сбрасывал свой газ, так как высилась стена обрыва, и был очередной поворот, и был очередной мелкий перекат из галечника и из песка, и его надо было проходить осторожно, и присматриваясь к береговому течению.

– Поехали!

И этот, ровный, а еще от машинного масла МС-8, залитого в картер его и уверенный шум теперь его так радовал, и как-то приободрял Павла Этьенна, да и та острая утренняя загрудинная боль в миг, как бы сама здесь на реке у него проходила, то ли от избытка здесь в лесу насыщающего его кровь живительного для него кислорода, то ли от распирающей его душу в такие мгновения радости полного единения с самой здешней хаилинской Природой, когда ты волен быть уж абсолютно нагим, уж пред нею Великою здешней Природою и это точно, как тот юный, безымянный, выходящий из реки еще, наверное, не верующий в потустороннюю силу отрок и одновременно пастух на величественной картине Александра Иванова 1835-1855 года «Явление Христа народу. Явление Мессии», когда, а Павел Этьенна это уже давно уразумел и своими вибрирующими фибрами ясно понимал, что наши одежды, тот его божественный взгляд, как сами рентгеновские лучи или даже те всей проникающие нейтрино, легко до самых наших костей проникают, а то и до каждой клеточки нашей, они легко просвечивают всех нас людей земли и нам нечего таить пред ним Господом Богом Великим нашим и даже нашу такую естественную для нас и для него естественную его наготу. И Павел, как бы со стороны теперь смотрел на себя такого нагого и даже внимательно рассматривал всего себя здесь на реке, и удивлялся умению того же Господа Бога вот так из двух маленьких клеточек, из радости отца и матери моей и его, чтобы еще сложить и вылепить такое волшебство, как я и он – Человека.

И у Павла Этьенна было, как у средневекового Рембрандта Вайн Рейна теперь желание побыстрее, чтобы взять свою тонкую кисть и изобразить на ровном, и плоском безразмерном холсте здешних таких красивых чукчанок и всех хаилинских девчонок, настоящих венер милосских, но положив буквально первый мазок, он снова брал ту свою светло-коричневую краску и писал над их телом кухлянку, изукрашенную дивными здешними узорами мамушек таких талантливых, так как когда их хаилинская красавица в кухлянке, то именно тогда была та особая её поистине божественная загадочность и даже некая именно для него их особая таинственность, которая и могла в его душе разжечь тот его особый и нескончаемый хомминг, который и двигал его сюда в истоки настоящей олюторской жизни, на все хаилинские удаленные от людей мельчайшие желто-песчаные плесы и на все хаилинские мелкие и мельчайшие нерестилища, где летом столько красной рыбы и этой красницы, где дно их усеяно буквально рубинами искрящейся на солнышке красной икорки, и где белые как здешний снег молоки многочисленных и заботливых самцов вдруг сливалось в единое, как бесконечный на небе Млечный путь в какое-то божественное дающее здесь жизнь марево и даже во что-то величественно космическое, рождая здесь в миг новую жизнь…

И видя все это и не раз, он Павел понимал, что именно здесь в этих реках и в Тылгаваяме, и в ручейке с Тополевки, и там на их Ветвейваяме, и даже на бурной по весне реке в Вывенке рождается именно здесь вся та Тихоокеанская и даже Камчатская жизнь в 133 тысячах здешних рек и даже всех малых речушек. А у некоторых из них и названия то еще и сегодня как бы нет. Как и у картин его не было точного названия. Так как он, как тот творец вдохновенно, пишущи их об этом и их названии сам и не задумывался. Так как там в этих картинах были все его мысли, это был его взгляд и это было даже его видение окружающего его здешнего Хаилинского особого нымыланского мира. А разве наши мысли имеют название. Это уж дань приобретателя дать им его картинам само название и даже, обозначить время их написания. Это уже дать дотошного искусствоведа по каждому штришку, как и моя задача, их, его картины как-то тематически систематизировать, а еще собирать и каждую именовать, и, расставлять по полочкам его и моего времени, чтобы разобраться во всех его мыслях и даже в переживаниях его, как автора и, как вдохновленного здешнего хаилинского творца.

А сам ты ведь спрашиваешь, уже нисколько не подчиняясь своей же воле, своему внутреннему голосу:

– Какая водка сегодня у Вас? А по 90 рублей есть?

И, услужливая продавец ему так мягко говорит:

– Которая, конечно из-под полы – «ГОСТ-овская». Ты же Павел не ранее, как вчера аж две бутылки брал на вырученные за, проданные тобою картины. Сгоришь парень ведь. Лучше бы рису детям купил, Павлуша.

Конец ознакомительного фрагмента.