Черный передел. Книга II

Баюканский Анатолий Борисович

– В бушующих нынче волнах мирового зла, – нараспев читал священник, обводя верующих острым взглядом, – умирают последние надежды, медленно угасает свет. Умным, думающих людям сегодня кажется, что человечество уже бессильно отвратить гнусное зло, выбраться вновь на твердый берег спасения. Так оно и есть на самом деле, но… Священник поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем. – Бог все может сделать в том случае, если человек поворачивает к нему свое лицо, открывает ему без утайки свое сердце. В мрачные, безысходные дни, какие испытывает сегодня наша Россия, православные люди вспоминают один эпизод из жизни учеников Иисуса Христа, он описан в 14-й главе Евангелия от Матфея: «Тьма. Буря. Лодка

на середине моря. Ее безжалостно бьют сильные волны. Людей охватил страх. Они уже утратили надежду перебраться на другой берег. В ужасе они вопиют: „Мы погибаем!“

Но Учитель все знает, все видит. Не скрыто от Него и погибельное состояние Его учеников. Надо поспешить, и Он отправляется к ним по воде. Ученики увидели Его, но приняли за призрак. В страхе закричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: «Ободритесь, это Я, не бойтесь…»

Так и в нашей с вами жизни. Там, где Господь, утихают бури, смолкают волны, исчезают ужасы тьмы и страха, душа окрыляется светлой надеждой».

Священник продолжал проповедь. Он говорил о грядущих бурях, о тяготах пути, об искоренении зла, а мама Зина все еще была во власти рассказанного им эпизода. Как тонко подмечено! Не так ли и они волею злого рока оказались на утлой лодке посредине бушующего моря? Здесь, в церкви, под этими скромными сводами, оказывается, далеко видят, им известно будущее, и оно вселяет хоть и крошечную, но все же надежду. Слезы, наверное, впервые за последние годы сами по себе потекли по старческим щекам. Это были легкие слезы раскаяния. Мама Зина закрыла глаза, боялась пошевелиться, даже не стала доставать носовой платок. Да и никто не обращал на нее внимания.

Когда проповедь закончилась, она не стала спешить к выходу, пропускала молодых и пожилых, невольно дивилась их спокойным лицам, светлым глазам. Очнулась, услышав голос молодого священника где-то совсем рядом: «Дочь моя! Подойди ближе! – Он поманил маму Зину, и она двинулась навстречу по освободившемуся проходу. – Вижу, привела тебя в храм Божий душевная боль и отчаяние. Дай руку твою, пойдем со мной, облегчим боль светлой беседой в храме». Мама Зина по инерции состроила нечто, напоминающее усмешку: «Дочь моя! Какая я ему дочь? Давно уже бабушка». А может, священник обращался вовсе не к ней? Однако что-то очень важное и ранее неизведанное происходило именно с ней, бывшей Пулеметчицей. Этому состоянию не могла подыскать определения. Будто неведомая сила влекла ее к священнику. На какое-то мгновение она освободилась от его голоса, внимательных участливых глаз, хотела оттолкнуть протянутую руку, выскочить на улицу, перевести дух. Но не смогла, и, чувствуя, как предательски дрожат колени, мама Зина, будто слепец за поводырем, медленно пошла за священником…

* * *

1989 год, Москва. Подразделения КГБ: Лубянская пл., Химки

Гринько поначалу забавляла слежка. «Хвост» он сразу выделял из толпы, четко замечал в троллейбусе, даже в кинотеатре. Терпеливо выжидал своего часа. И, получив разрешение ассоциации, начал действовать, взяв за образец классический пример из фильма «Семнадцать мгновений весны». Пример был, конечно, не нов, но срабатывал всегда безотказно. Заведя «хвост» в темный проулок, Гринько спрятался за бухту каната на стройке, дождался филера, ударил его по затылку милицейской дубинкой, с которой никогда не расставался. Затем, связав руки «черному глазу», поманил такси, показал удостоверение КГБ, приказал:

– Гони на Лубянку!..

Боже! Какой переполох вызвало появление Гринько в комитете! Сотрудники высыпали из кабинетов, глядя, как подполковник подталкивал еле бредущего человека с перевязанной головой. Их обоих сразу направили в один из свободных кабинетов, куда явился полковник Петрушанский.

Лицо его было разъяренным, красным, глаза метали молнии.

– Что ты натворил, а? – подступил он к Гринько. – Ты же опозорил все управление! Зачем было везти этого хлыща прямо в комитет? – Он приподнял голову «хвоста», и краснота стала медленно откатываться от щек к шее. – Кто этот человек?

– Товарищ полковник! – Гринько прикинулся непонятливым и оскорбленным. – Он сел мне «на хвост», продыху не давал, я все терпел.

– Хватит, вы настоящий болван! – Петрушанский приоткрыл дверь, позвал дежурного сотрудника. – Уведите этого человека! Пусть окажут помощь! Позже разберемся. – Потом, подойдя вплотную к Гринько, зашипел ему в лицо: – Ты ударил моего, нашего человека. А следил он за тем, чтобы ты был в полной безопасности, понял?

– А разве нельзя было меня предупредить?

– Как я теперь буду оправдываться перед генералом? – Петрушанский схватился за голову. – Попал из-за тебя в идиотское положение. Буду ходатайствовать перед председателем, чтобы тебя примерно наказали. Понял? – направился к двери.

– Послушайте, полковник! – остановил его Гринько. – Не суетитесь! – Он оглянулся на дверь, потом быстро достал из кармана серебряную монету, древнеримский асс, который был разрублен пополам. – Взгляните на эту монету!

– Асс? – Петрушанский остолбенел, потерял дар речи. Мог ждать чего угодно, кроме того, чтобы его подчиненный, которого он хотел разжаловать и уволить, вдруг стал человеком, которому отныне он, полковник Петрушанский, обязан подчиняться во всем. Машинально достал из бумажника вторую половинку асса, сравнил зубчики, они плотно вошли друг в друга. Дрожащей рукой Петрушанский вытер пот со лба, вопросительно глянул на Гринько.

– Я подожду вас, полковник, в кафе за углом. – И спокойно вышел из кабинета.

…Гринько долго ждал Петрушанского. Остыл кофе, пришлось заказывать новую порцию. Видимо, полковник никак не мог прийти в себя после нокаутирующего удара. Расчет ассоциации оказался, как всегда, точен и неожидан. После таких ударов обычно долго не приходят в себя. «Уж не побежал ли полковник раскаиваться? – подумал Гринько. – Нет, это исключено. Не станет же он портить себе карьеру, да и жизнь. Взял деньги у ЦРУ, привез подарки с Кипра: три меховые шубы, раскрыл сведения о штатном расписании КГБ, провалил задание с Сазоновым – этого вполне достаточно, чтобы стереть Петрушанского в порошок. Комитет таких не прощает».

Нужно отдать полковнику должное. Когда он подошел к столику Гринько, то лицо его было, как всегда, каменным, не выражающим никаких чувств.

– Слушаю вас, товарищ или господин начальник! – насмешливо скривил губы.

– Зачем вы так, – добродушно укорил Гринько, – я вам не начальник, а сотоварищ. И вы зря переживаете, ибо давным-давно всюду, скажу вам откровенно, в любых политических партиях и лагерях, в правительствах и службах безопасности верхние этажи власти занимают наши люди. Есть они и среди коммунистов, и среди демократов.

– Цель? Мне не до конца ясна цель! – насторожился Петрушанский.

– Цель – мировое господство. И оно близко. – Гринько улыбнулся… Улыбка была сардонической, от нее по телу Петрушанского пробежала легкая дрожь.

– Так, выходит, мы будем работать не на ЦРУ? – шепотом спросил полковник.

– Есть только две силы во Вселенной: Бог и Люцифер! – Гринько поднял глаза вверх. И невозможно было понять, издевается он над растерянным полковником или говорит серьезно. – Однако оставим высшие материи, – продолжал Гринько. – Итак, жизнь продолжается. Для начала прошу ввести меня как своего ставленника в группу боевиков в Люберцах. Сделайте так, чтобы они мне поверили, как вам, чтобы были готовы выполнить любой наш с вами приказ.