Черный свет
Шрифт:
– Ты много чего говоришь не так и не тем людям, как я вижу,– его голос вырос на пару децибел, но льдом из него можно было выжигать человеческую кожу. – Ты, девочка, ничего не путаешь? Я тебя с улицы взял, если забыла, без образования, без опыта, без мозгов. Так что закрой рот и будь добра бежать на свое рабочее место, чтобы тебе было хоть чем кусок хлеба добывать.
– А нас тут много без образования, и что, все с улицы? – глаза покрылись противной пленкой влажной слабости, но она держалась, хотя дрожь, сотрясаемая тело, была уже видна невооруженным взглядом. – И я что-то не помню, чтобы обязательным условием работы были какие-то корочки, чтобы впахивать, как рабы, чтобы носиться по всем злачным местам и всякую чернуху собирать…
– Рискни и вякни еще хоть что-то,– голос резко сорвался
Губы примерзли к зубам, и она видела перед собой почему-то только ту тетрадь с контрольной по математике, где красовалась огромная, жирная, пузатая двойка. Маленькая Оленька, от которой уже через несколько дней после последнего материнского решения и картинки их ванной, что вплелась в ее память, как неистребимый сорняк, остались одни лишь глаза, долго смотрела на эту двойку. Их учительница, маленькая серая женщина, беспрестанно кутающаяся в шаль, которую дети по-доброму называли Погремушкой из-за того, как смешно и быстро она говорила, с трудом, будто пересиливая себя, всегда выводила в тетрадях крошечные, утлые пятерки, зато двойки расцветали на страничках пунцово и нахально. Проходя в тот день мимо Оленьки, которая и не думала приступать к новой самостоятельной работе, Погремушка склонилась над девочкой, и, увидев застывшее в ее глазах вселенское горе от воспоминаний, мгновенно сгребла девочку и, дав наставления классу, утащила в маленькую лаборантскую.
Там она долго отпаивала малышку горячим чаем с шоколадными конфетами и болтала об облаках, снежинках и зимних каникулах. Оленька почти не слушала ее, водя ложечкой в черном, невкусном чае, чувствуя, как противно липнет к зубам шоколад…
– Мне все ясно,– выдохнула она в лицо то ли Погремушке, то ли собственной матери, застывшей на полу в узкой ванной комнате, то ли взбешенному ее неповиновением шефу. Глаза резало так отчаянно, что хотелось вынуть их из глазниц и выбросить вон, только бы не видеть всего происходящего вокруг.
– Встань и выйди,– зашипел пунцово-багряный редактор, отложив свою бумажную броню. Ольга посмотрела на него долгим, пылающим взглядом, потом резко поднялась и вышла, все еще не понимая, почему чьи-то друзья и чьи-то начальники имеют право отбирать камеры, втаптывать ее в грязь в буквальном смысле этого слова, а потом еще и создавать проблемы на работе.
Руки тряслись, но это стало таким привычным явлением, что было почти нормальным ощущением. Ольга заглянула в офис, чтобы подхватить со стола шарф и надоевшие до горечи сигареты, и пошла ко входной двери, чтобы проветрить пылающую голову холодным ноябрьским ветром.
– Уволили, наверное,– без малейшего сожаления шепнул кто-то в спину, и слова больно впились прямо в изборожденную рытвинами душу. Оле захотелось обернуться и показать им все, что она думает по поводу таких высказываний, но девушка сдержалась, яростно хлопнув дверью.
Холод успокаивающе коснулся щек, и Ольга устало привалилась спиной к двери. Впереди ей предстояло мучительное оформление длинного и скучного материала, а в итоге сейчас весь ее рабочий день казался попросту бессмысленно потраченным. Она закурила, зябко кутаясь в шарф, и притихла в углу, думая о том, когда пойдет снег. Ей до боли сейчас хотелось увидеть резные снежинки и отправиться за покупкой гирлянды.
Девушке бы стоило переживать и мучиться, но то ли дело было во все еще бурлящем адреналине, то ли сказывались бессонная ночь и усталость, но девушка думала только о зиме – вьюжной, снежной, промозглой.
Хлопнула входная дверь, рядом нарисовался водитель, ее утренний спаситель, сейчас весь нахохленный, как простуженный воробей, едва накинувший куртку на плечи. Он затравленно посмотрел по сторонам, столкнулся взглядом с Олей и как-то жалко, испуганно улыбнулся.
Она, продолжая разбавлять воздух чадом и гарью, протянула ему светлую пачку. Водитель подумал,
– Ты же не куришь вроде? – с подозрением спросила Ольга. Он посмотрел на нее, пристально и безнадежно, а потом выпустил горячий пар в холодный воздух.
– Нет. Не курил. Но, думаю, пора начинать.
– Тоже вставили?
– Хуже,– он бесцветно улыбнулся. – Уволили.
– Серьезно?! – она отбросила горячий окурок и пристально уставилась на него, все еще смотрящего куда-то в небо, в вершины, до которых ему никогда не достать. – Из-за этого урода утром?
– Ага…
Они замолчали, просто потому, что слов было так много, что смысла в них сейчас не было ни на грамм. Ольге хотелось сказать все, что она думает о таких «крутых» мужчинах, которые смело лезут бить молоденьких девчонок, а потом прячутся в салоне и трусливо вызванивают друзьям, чтобы удалить компрометирующие кадры. О том, что водила – отличный парень, что он, сам не зная, что делает, первым делом бросился ее спасать, а уже потом, лежа в луже, задумался о собственном поступке. И о том, что все у него будет отлично, он найдет высокооплачиваемую работу, семью, и заживет как в сказке…
Но все это будет так глупо и банально, что слова застревали в горле, не давая ей пробормотать хоть что-то. Потому что она не знала наверняка, что ждет их дальше – сейчас, сегодня, через пару лет. Этот мерзкий мужчинка, кто чуть не ударил ей кулаком по зубам, наверняка и дальше будет вести себя абсолютно также, ничего не получая за свои действия. Может, ткнет его какой-нибудь водитель лицом в землю, но потом только парню достанется за обиду «самого»… И все будет по-старому: чем ты влиятельнее, тем больше ты можешь, а добро в этой жизни чаще всего проигрывает глупости, чванливости и вседозволенности. И она не хотела обещать ему отличной работы и счастливой семьи, потому что точно знала – это бывает только в сказках и добрых книгах.
А они явно живут в ином месте.
Водитель бросил окурок прямо под ноги, улыбнулся ей меланхолично, ненатурально и, похлопав по плечу, шагнул с крыльца их офиса, застегивая куртку до самого подбородка. Слова «прощай» казались такими же банальными, как и все пожелания удачной жизни и светлой судьбы.
– Эй,– окликнула его Ольга, стягивая шарф пониже, чтобы он мог видеть ее кислое, перекошенное от сожаления лицо. – Я ведь даже имени твоего не помню…
Еще утром она посчитала бы такую фразу верхом бестактности – они работали вместе уже несколько лет, а она не знала ни его имени, как и не видела никогда ясных голубых глаз. Но сейчас в ней будто что-то переломилось, она балансировала на границе между стеснением и яростным отпором руководителю, которого боялась до дрожи. Может, именно поэтому она и решилась на такой вопрос.
А может, в ней просто не осталось сил, чтобы переживать хоть над чем-то.
– Никита,– он снова грустно улыбнулся ей. – Оль, меня зовут Никитой.
– Спасибо, Никит, что спас меня от выбитых зубов и разбитого лица. Ты хороший парень.
Он махнул ей рукой и растворился в переплетениях бесстрастных домов, черными провалами окон таращащихся на них. Девушка вытерла глаза, сплюнула под ноги горькую слюну и, набрав полные легкие воздуха, шагнула обратно, работать.
…Ольга освободилась, когда чернильная ночь вымазала улицы толстым слоем темноты, вновь заткнув надоедливые фонари. На остановке было пусто и ветрено, девушка, едва держащаяся на ногах от усталости, прислонилась к ржавому столбу, прикрывая слезящиеся глаза. Материал об администрации ожидаемо получился огромным и неинтересным, его скучно было читать даже ей самой, как бы она ни упражнялась в словоблудии, как бы ни кромсала текст и какие бы ехидные шпильки не вставляла между цитатами. Единственное, что сейчас грело ее осушенную душу – возможность упасть на кровать и хоть ненадолго погрузиться в спасительный сон, ведь сегодня у нее не было дежурства.