Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Давид Курт

Джамуха умолк, отпил несколько глотков чая с молоком и продолжил:

— Передай, Кара—Чоно, своему другу Темучину, моему старшему брату и хану Тогрулу: я, Джамуха, высоко поднял видный отовсюду флаг из шкуры яка. Заговорил сытым голосом обтянутый шкурой черного быка барабан. Я седлаю моего каракового жеребца. Я надел свой лучший кафтан, в руке у меня крепчайшее копье. На своих стрелах из персикового дерева я сделал зарубки. И теперь, прямо сейчас, мы идем на бой с меркитами! Повтори, Кара—Чоно!

Когда я повторил, он сказал

еще:

— Договоримся так: когда мой старший брат, хан Тогрул, выступит в поход, он должен обойти по фронту у Бурхан—Калдуна моего друга Темучина, а встретимся мы у истока Онона. А я двинусь вверх по Онону, оставив войско брата слева. Потом один тумен — десять тысяч воинов брата — и мой тумен пойдут к верховьям Онон–реки и соединятся с вами у ее истока.

Джамуха подарил каждому из нас по обтянутой кожей кольчуге, а Темучину передал кривую саблю.

< image l:href="#"/>

Глава 7

МЕСТЬ

Мы сидели на берегу.

Это было утром того дня, когда хан Тогрул со своими двумя туменами должен был подойти к Бурхан—Калдуну. Так мы условились.

Лошади стояли под седлами. Между седлами и крупами лошадей мы укрепили мешки с сушеным мясом, наши колчаны были набиты костяными стрелами, свои сабли, кинжалы и копья мы заточили и навострили. Возле небольшого числа нагруженных доверху повозок стояли старухи, надеявшиеся вскоре вновь увидеть своих дочерей.

Но сколько мы ни вглядывались в степь, войско хана Тогрула не появлялось.

Когда солнце закатилось за горизонт во второй раз, а мы как сидели, так и продолжали сидеть, Темучин тихо–тихо, чтобы никто, кроме меня, его не услышал, сказал мне:

— Это цена за обещанную нам ханом Тогрулом помощь. Он не такого знатного рода, как я, но сейчас сила за ним, и своим опозданием он хочет сказать мне, что, несмотря на свое более низкое происхождение, он стоит сейчас выше меня.

Мне вспомнились слова моего умершего отца, который говорил: дружить можно только с равными; когда один выше, а другой ниже — дружбе не бывать.

И я сказал Темучину:

— Выходит, дело обстоит так: он человек не столь высокого, как ты, происхождения, однако за ним сила. И он помогает сейчас тебе, человеку более славного рода, но потерявшему всякую власть.

— Так оно и есть, Кара—Чоно!

— Почему же он помогает тебе, Темучин?

— Потому что видит в этом пользу и для себя!

— Но ведь и ты выигрываешь. Разве он не должен опасаться, что твоей власти прибудет?

— Обязательно! Он всегда будет озабочен тем, чтобы я своей властью не превзошел его, чтобы моя власть была лишь опорой для него.

— Желание может остаться пустым желанием, Тему–чин!

— Оно им и останется, Кара—Чоно!

Темучин вскочил на ноги и быстро пошел вдоль реки, поглядывая на высокие

деревья. Сначала я последовал за ним на расстоянии, потом зашагал рядом. Мы молча шли берегом по высокой траве, переступая через камни. Чайки плавно спускались к темному лесу, а потом закружили и опустились на огромный валун, лежавший на стрежне Керулена.

Я сказал Темучину:

— Ты обратился к хану Тогрулу с добрыми словами, и он ответил тебе словами, тоже идущими от сердца. Удивительно все–таки, что ваши слова не совпадают с вашими мыслями. Объясни мне это, друг!

Темучин остановился и посмотрел на меня. Улыбнулся. В его улыбке я уловил жалость к себе.

— Ты прав, Кара—Чоно, — начал он, сделав несколько шагов в сторону. — Однако со словами вот что происходит: когда рождаются новые мысли, устаревшие к тому времени слова умирают.

Меня вдруг охватил озноб. Светило солнце, а меня знобило.

Темучин удивился:

— Что это с тобой, Кара—Чоно?

— Ничего!

Это «ничего» так быстро сорвалось с моих губ, что я сразу пожалел об этом, не успев даже закрыть рта. Я хотел что–то объяснить ему, но не хватало мужества. Я хотел задать моему другу несколько вопросов, но зубы мои не разжимались. Страх сомкнул их. Я впервые не открыл своих мыслей Темучину.

Лишь на третий день после условленного могучее войско хана Тогрула начало стекаться в нашу долину у Бурхан—Калдуна.

Темучин и мы с Бохурчи подошли к березовой рощице, где некогда стояли шатры Борты. Расширившимися глазами наблюдали мы за тем, как широкая долина с ее холмами и теснинами заполняется бесчисленными всадниками.

Два тумена воинов!

Двадцать тысяч лошадей!

Двадцать тысяч сабель! И двадцать тысяч копий, которые колыхались высоко над головами воинов туда–сюда, как остролистая степная трава.

Я не знаю, что ощутил Темучин при виде этой тьмы воинов, но когда я заглянул в его глаза, неотрывно смотревшие вниз, в долину, я увидел в них такой огненный блеск, которого не замечал в них никогда прежде. Но он не проронил ни слова, а только обжег бок лошади нагайкой и поехал навстречу Тогрулу с улыбающимся лицом. Мы — за ним следом.

— Я приветствую моего названого отца, который пришел сюда во главе своего могучего войска!

А хан Тогрул ответил:

— Приветствую моего названого сына, которому я хочу вернуть его любимую супругу Борту.

Ни единым словом Темучин не упрекнул хана Тогрула за его трехдневное опоздание.

Кераиты разложили много–много костров, нарезали сушеное мясо длинными полосами и накручивали его на тонкие палочки, которые держали потом над кострами, разогревая. В больших котлах варили чай. Воины пели, плясали и отпускали шуточки.

Когда в долину спустились сумерки, хан Тогрул приказал загасить костры, отвести лошадей к реке и там оседлать их.

Угрожающе глухо зазвучал барабан.

Раздалось ржанье тысяч лошадей.