Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
И, обращаясь ко мне, добавил:
— Пошли гонцов к Тогрулу и Джамухе. Пусть передадут им: «То, чего мне недоставало и что я искал, я обрел. Мы не поскачем дальше в степь и не станем догонять бежавших с поля битвы, мы станем здесь лагерем и заночуем».
Утром Темучин повелел отыскать среди пленных тех триста меркитов, которые напали на нашу орду у Бурхан—Калдуна и похитили наших женщин и детей. Или тех из них, кто остался в живых.
Он приказал казнить их всех у реки. Там, где росли высокие тополя. После этого он приказал еще отобрать тех женщин и девушек, которых можно было взять в жены, и тех мужчин, которые годились в услужение.
Когда женщины и мужчины были отобраны и предстали перед ним, Темучин обратился к толпе с такими словами:
— Мой благородный названый отец Тогрул и мой друг Джамуха, оба они поддержали меня и поставили во главе войска. Небо и земля удвоили мои силы. Могучее Небо отметило меня, а матушка–земля принесла меня сюда. Мы отомстили по–мужски, мы выпотрошили их грудь, мы разорвали их печень. Мы перевернули их постели, а тех, что остались целы, мы заберем с собой. Теперь, когда мы разогнали народ меркитов, мы вернемся домой.
И утром на другой день мы выступили из лагеря у реки Килхо по направлению к истокам Онона.
Тяжелые повозки, груженные захваченным у меркитов добром, тащили могучие чернорогие яки. Воины гнали перед собой табуны меркитских лошадей и отары овец. Мы неторопливо шествовали по пышной цветущей степи. А если необъезженному скакуну удавалось вырваться из табуна вместе со своей кобылой, мы весело пускались в погоню за ними и ловили их, заарканивали.
За повозками, запряженными яками, пешком шли мужчины и юноши, женщины и девушки. И только дети сидели на двухколесных повозках, зажатые между тюками и ящиками, и в такт тяжелой поступи яков качались туда–сюда. Было жарко, пыльно, и большинство детей старались закрыть глаза и поскорее уснуть.
Среди пленных, которые плелись за повозками и больше смотрели на колеса, чем друг на друга, я обратил внимание на девушку из последнего ряда. Она семенила босиком по успевшей уже прогреться земле и как будто не так устала, как остальные, не выглядела чрезмерно подавленной и глядела отнюдь не только себе под ноги. Нет, она даже вертела головой по сторонам: то на кого–то из пленных бросит быстрый взгляд, то без страха посмотрит прямо в лицо одному из наших стражников, то поднимет глаза и долго не сводит их с синего неба, будто успевшего шепнуть ей: «Несмотря на все твои страдания, жизнь все–таки прекрасна!» А то она неожиданно нагнулась, сорвала на ходу красную, огненную лилию, отломила длинный стебелек и воткнула цветок в свои густые черные волосы.
Чтобы разглядеть ее получше, я подъехал поближе.
Она тоже заметила меня, и я поймал на себе ее вопросительно–насмешливый взгляд. Девушка словно изучала меня, как перед этим пленников, шедших впереди, стражников и небо над головой.
Некоторое время я молча ехал рядом с ней. Втайне я испытывал удовольствие, когда она вдруг поднимала голову и смотрела на меня своими темно–карими глазами. Ее темные веки были покрыты мелкой желтоватой пылью, которая покрывала и длинные косы девушки, свисавшие на груботканое льняное платье, а потом эта желтая пыль легла даже в чашечку красной, огненной лилии.
— Остановись! — приказал ей я.
Вздрогнув от испуга, она замерла на месте.
Я налил полную чашку кумыса и, перегнувшись с лошади, предложил ей. Она протянула было за ней руку, но сразу отдернула
Вечером мы достигли истоков Онона.
Темучин велел поставить для себя шатер вождя меркитов Тохтоа. Он решил отныне жить в нем…
После того как мы разделили добычу и отпраздновали победу, хан Тогрул со своим войском вернулся к Черному Лесу на Туле.
А Джамуха со своими воинами остался у Онона, потому что Темучин сказал ему:
— Я с радостью вспоминаю об узах дружбы между нами, которая тянется из самого детства. Когда мне было одиннадцать лет, ты, дорогой Джамуха, подарил мне игральные кости, сделанные из оленьих рогов, а я подарил тебе взамен игральные кости, отлитые из меди. И этим мы скрепили нашу дружбу.
— Так и было, — подтвердил Джамуха. — А весной, дорогой Темучин, я вырезал себе певучие стрелы. Я выточил из рогов двухлетнего быка острия, проделал в них маленькие дырочки и прикрепил их потом к основаниям стрел. Потом я подарил их тебе, а ты в знак дружбы дал мне взамен стрелы из дорогого кипариса.
— Да, это тоже было, — кивнул Темучин. — Сегодня, дорогой Джамуха, я хочу снова скрепить нашу дружбу и завяжу сейчас на тебе этот золотой пояс, принадлежавший до битвы вождю меркитов Тохтоа. А еще я подарю тебе лошадь меркитского вождя, черногривую и густохвостую кобылицу, которая не жеребилась уже несколько лет.
— Пусть все будет так, как было заведено в детстве, — ответил Джамуха. — Ты получишь от меня в подарок золотой пояс меркитского вождя Дайра и его лошадь, жеребца, похожего на крутолобого шелковистого муфлона.
Вечером я снова увидел ту самую девушку. Она шла к истоку Онона по воду.
Глава 8
ДЕВУШКА — ЗОЛОТОЙ ЦВЕТОК
У истока Онона мы задержались недолго и откочевали со стадами вниз по течению, где на восточном берегу нашли тучные пастбища. Они протянулись от реки до большого озера. За озером открывался лес, который покрывал и склоны невысокой пологой горы, напоминавшей верблюжий горб. При свете полной луны наша орда выделялась темным пятном на фоне мерцающего озера и серебрящейся реки. Вот почему мы назвали это место Черным Сердцем.
В нескольких днях пути на западном берегу той же реки стоял лагерем Таргутай со своими тайчиутами. Это, правда, было далеко, но все–таки ближе, чем от нашей орды в долине Бурхан—Калдуна. Слава Темучина росла, и повсюду в юртах и кибитках говорили о сыне Есугея, продолжающем дело своего отца. Конечно, и Таргутаю стало известно о победе Темучина над меркитами и о том, что Темучин возглавлял в битве войско кераитов и что теперь Джамуха со своими воинами живет в одной с ним орде. Мы стали во много раз сильнее, пусть и не такими могущественными, как тайчиуты. Однако слава о нас пошла по степи, и теперь уже Таргутай не посмеет насмехаться над нами и безнаказанно нападать на наш лагерь.