Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Давид Курт

Однажды вечером жена сказала мне:

— Теперь мне не будет так одиноко, когда ты опять уйдешь на ханскую службу.

А я ответил ей:

— Зима у нас долгая, Золотой Цветок, и она нравится мне, потому что я могу оставаться рядом с тобой.

— Это правда, зима у нас долгая, — повторила она, — и я люблю ее за то, что ты зимами всегда рядом со мной, но неужели мне навек суждено опасаться прихода весны и лета, пугаться при виде распускающихся цветов, грустить, когда прилетают поющие птицы, и плакать, когда кузнец отбивает затупившиеся мечи и отощавшие за зиму лошади опять начинают лосниться?

Я ответил, что в этом году нам предстоит

всего один поход — так решил хан.

— Думаешь, страх оставит меня, а лето обрадует только потому, что это якобы ваш последний поход?

Я постарался утешить ее, объясняя слова Темучина: когда он создаст свою империю, в степи воцарится порядок, все племена сольются в один народ, который будет жить в дружбе под крышей Вечного Синего Неба.

— Я служу моему хану, Золотой Цветок, во имя достижения этой цели, а потом всегда будет лето, лето и весна, и тебе не придется грустить при возвращении перелетных птиц и пугаться при виде распускающихся цветов.

Вот о чем мы говорили с ней однажды зимним вечером.

Тенгери спал.

Когда мы прилегли к нему, я сам размечтался о таком счастливом лете, о каком рассказал Золотому Цветку. Как оно далеко сейчас, но как близко в мечтах! Трава поднялась во весь рост, мерцает синяя поверхность реки, над головами — чайки и цапли. Мальчик сидит на берегу рядом со мной, а на ветке покачиваются пойманные нами серебристые рыбешки. На другом берегу в камыше неслышно для нас снуют антилопы. Вскрикнула сойка, и тут же ей откликнулась другая. Тишина.

Но вот зашевелился и раздвинулся камыш, чьи–то легкие шаги — и появляется Золотой Цветок с наполненными водой кувшинами…

До моего слуха донесся тоскливый волчий вой.

Я уставился на языки пламени в очаге.

Мечты о лете отлетели. Я закрыл глаза и увидел моего хана, бледного, со впавшими щеками Темучина с раной в шее, услышал его маловразумительный бред, срывавшийся с запекшихся губ, эти мечты о домах, которые ветер заставляет бегать вверх–вниз по рекам, о повозках без колес, в которых носят чужеземных владык, о городах из камня с домами, которые не увезешь с собой, как мы наши юрты и кибитки, о дворцах в дальних странах с золотыми колоннами и позолоченными крышами, о пышных садах с мандариновыми деревьями, бред о чужестранных властителях и императорах, которых он высмеивал, о незнакомых мне богах, о золотых слитках величиной с верблюжью голову и драгоценных каменьях размером побольше, чем глаз у яка, о крепостных башнях, из которых видно все далеко–далеко окрест, и еще о многом другом говорил и говорил он во сне и в бреду, а потом тихо, совсем тихо, чтобы никто его не услышал, сказал еще: «Подобно тому, как на небе есть только одно солнце и одна луна, на всей земле должен быть только один владыка, один хан!»

Может быть, я закричал, а может быть, я сам бредил, полусонный, потому что Золотой Цветок коснулась моего плеча и осторожно спросила:

— Что с тобой, Кара—Чоно?

— Похоже, в мои сны прокрался волк, — ответил ей я.

Неужели я должен был открыть ей, о чем бредил

раненый хан? Я больше никогда не слышал от него таких слов.

Однажды зимним утром мы шли с Тенгери по льду реки. Лес застыл в немом оцепенении от мороза. Ни ветерка. Мальчик деловито топал ногами, сгорая от желания поохотиться со мной. Я подарил ему маленький кинжал и средних размеров лук, тетиву которого он уже научился натягивать.

— Если мы возьмем волка, — сказал я, — ты получишь его шкуру, Тенгери!

— А почему только волка? —

Он остановился, сдвинул свою соболиную шапку на затылок и посмотрел на меня с укоризной. — Волка мы в любую ночь взять можем. Они подбираются к нашим юртам, отец!

— А кого же ты хотел бы взять?

— Медведя!

— Медведя?

Я старался не подавать виду, но он, наверное, заметил в моих глазах смешинку и, насупившись, зашагал дальше с таким видом, будто решил завалить медведя в одиночку. Мальчишка то и дело проваливался в снег по колено. Единственные следы на льду реки оставили мы сами.

— Для охоты на медведя нужны копье, топор и тяжелый меч, — сказал я. — А у нас только кинжалы, лук и стрелы, Тенгери!

Он не ответил.

У излучины реки мы добрались до места, где недавно особенно ярился ветер. Нам пришлось перелезать через вырванные с корнем большие деревья. Одна ель, падая, повалила другую, мертвые ели и кедры образовали настоящий завал и вздымали к синему небу свои нагие черные ветви и лапы.

— Никому еще не удавалось завалить медведя стрелой? — спросил мальчик.

— Да, это очень опасно. И случалось очень редко. Это все равно что поразить орла копьем или мечом.

— Вот как? А кинжалом? Ты знал кого–нибудь, кто убил бы медведя кинжалом?

— Да, это сделал мой отец, Тенгери.

И я рассказал ему историю, случившуюся с отцом и Есугеем.

Некоторое время он хранил молчание. Наверное, начал догадываться, какой опасной может быть встреча с медведем. Мы еще довольно долго шли с ним по рыхлому снегу, пока я не сказал:

— Скоро мы окажемся у одного источника, Тенгери, у ключа, из которого бьет чистая вода, — это между лесом и скалой. Мы назвали его Святым Источником, потому что нам подарили его боги. И тот, кто…

— У тебя нет топора, чтобы взломать лед, отец.

— А зачем он мне, Тенгери, когда чудотворная вода бьет из источника круглый год?

— Всегда?

— И зимой и летом, Тенгери.

— И он никогда–никогда не замерзает? — Он остановился и недоверчиво посмотрел на меня.

— Никогда, Тенгери. Снег и лед ему нипочем. Кто искупается в нем сто раз, станет здоровым и крепким и сможет охотиться на медведя даже в одиночку.

— Сто раз?

Я рассердился на себя за то, что назвал точное число. А все потому, что Тенгери знал счет только до ста — этому я его научил. Но не назови я его, а скажи только, что в источнике нужно искупаться много раз, он наверняка спросил бы: «А сколько раз?» Поэтому мне не оставалось ничего другого, как стоять на своем.

— Да, Тенгери, сто раз.

— А сколько раз ты сам искупался в чудесном источнике?

— Сам не знаю! Каждый раз, проходя мимо, я делаю это. А мне уже часто приходилось проходить мимо.

— И все, кто охотился на медведей, обязательно сперва купались в нем?

— Не все, но многие, Тенгери, — уклончиво ответил я. — А еще эта вода исцеляет от болезней и закрывает раны.

Оставив бурелом в стороне, мы углубились в чащу леса. Первый зверек, которого мы увидели, был юркий соболь, шмыгнувший в кусты почти у нас под ногами. Он поднял за собой целое снежное облачко, и ветки кустов еще долго подрагивали. От неожиданности Тенгери даже не успел приложить стрелу к тетиве. Однако я не стал его укорять в тайной надежде, что теперь у него пыла поубавится и он забудет и думать об охоте на медведя, удовлетворившись чем–нибудь попроще. И еще меня успокаивало то, что в такое время года медведи спят в своих берлогах, а не шатаются по лесу.