Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Давид Курт

Вот так и случилось, что левое крыло с пятьюдесятью тысячами запасных лошадей, повозками, вьючными верблюдами и овечьими отарами ровно через два дня подошло к восточному «шву» в Великой стене и начало прорываться к ее воротам. Однако китайцы были готовы к штурму, они стянули сюда большие силы; оборонялись они беззаветно, раз за разом сбрасывали монголов со штурмовых лестниц, обливали их кипящим маслом, сваливали на них тяжелые камни, выпускали тучи стрел. Только одного не удалось воинам Сына Неба: догадаться, что этот приступ — отвлекающий маневр, что монголы просто–напросто связывают

их силы и заставляют требовать все новых подкреплений. Эта битва, этот штурм затянулся ровно на восемь дней и ночей — ровно на столько, сколько времени потребовалось главному войску и правому крылу монголов для обходного маневра к западному «шву».

Спустилась ночь, безлунная ночь, когда полководец Лу с приданной ему тысячей всадников достиг того места, с которого были отлично видны обе башни над воротами Великой стены. Над прорезями в башнях горели факелы. Стояла полная тишина, только ветер посвистывал песчинками над стеной, угрожая иногда загасить факелы.

Все, кроме Лу и его девятнадцати китайцев, спешились и, пригнувшись, бежали в сторону стены, ведя лошадей за собой в поводу.

По стене, такой высокой, что десяти воинам пришлось бы стать друг другу на плечи, чтобы оказаться наверху, расхаживал часовой и распевал боевую песенку:

Монгол — это волк,

А волк — монгол.

Постель его — камень и степь.

Мы волка убьем,

Как монгола убьем,

Не то монгол нападет на нас,

Как на нас нападает волк.

Хорошо еще, что монгольские воины не понимали, о чем он поет, а то они, не дожидаясь знака Лу, бросились бы штурмовать ворота, чтобы отомстить обидчику! И тогда пиши пропало…

Слова песни понял только Лу и его девятнадцать воинов, и Лу крикнул снизу часовому:

— Ты все распеваешь? Это дело! Но если ты сейчас же не откроешь ворота, монгольский волк налетит на нас и разорвет.

— Кто вы такие?

— Полководец Лу с девятнадцатью воинами. По поручению Сына Неба мы купили для него тысячу чистокровных скакунов.

— А почему вы не возвращаетесь через те ворота, в какие выехали?

— Потому что, баранья ты башка, перед ними уже стоит варвар и бьется с нашими воинами мечами и боевыми топорами. И если ты собираешься еще долго молоть языком, Сын Неба повесит тебя просушиться на солнце. Или ты думаешь, ему понравится, что у него по твоей вине похитят тысячу таких скакунов?

Наверху, на стене, собралось уже несколько часовых, которые громко переговаривались — спорили, на верное.

— Подождите! — крикнул им один из часовых с башни

— Сколько ждать?

— Есть у вас бумага от императора?

— Да!

— С печатью?

— Да!

— Какого цвета печать?

— Красная. С изображением дракона.

— Все понятно! — крикнул часовой с башни.

Остальные сразу разошлись, а факелы над прорезями

в башнях вдруг погасли — не сами по себе, конечно.

Воины–монголы по–прежнему стояли возле своих вороных, с черными от сажи лицами и руками.

Полководец Лу щелкнул короткой плеткой.

Это был условный знак. Воины, вслушиваясь в

ночь, достали кинжалы и ножи из рукавов халатов. Приготовились.

Ничего. Лишь легкий посвист ветра да всхрапывание животных. Все замерли, обратившись в слух.

Но вот за воротами заскрежетал сдвигаемый засов. Но открылись не главные ворота, а маленькая узкая створка, прорезанная в них, в которую и один человек проходил не без труда. Согнувшись в три погибели, из нее вышел часовой с факелом в руке. За ним последовал старший по башне и еще один часовой — тоже с факелами. Старший по башне потребовал у Лу бумагу с печатью и красным драконом на ней.

— Вот она! — сказал Лу, протягивая ему бумагу, подделанную столь искусно, что отличить ее от настоящей вряд ли кто сумел бы.

— Гм, гм, — старший по башне вертел бумагу и так и эдак.

— Ты удовлетворен? — спросил Лу.

А тот, внимательно приглядываясь к лицу Лу, поинтересовался:

— С каких это пор император посылает полководцев закупать лошадей?

— Это лошади для его телохранителей.

— Все равно, — мрачно проговорил старший по башне, лишь бы выразить свое недоумение. Недоверчивым ему даже положено было быть. — А о том, что монгол стоит у восточных ворот, нам известно.

— Да, но о том, что он вот–вот будет и здесь, — нет!

— Если его главные силы у восточных ворот, он никак не может быть и здесь тоже, — возразил старший по башне.

— Ты очень скоро увидишь его, — сказал Лу и был не так уж и не прав.

Старший по башне вышел из круга, который образовали Лу и воины–китайцы, предавшие своего императора. А впереди него шли часовые с факелами.

— Ты, никак, вздумал пересчитать скакунов? — поддел его Лу, шедший рядом.

— Почему бы и нет? — ответил тот.

Когда он приблизился к первым лошадям и подозвал поближе часовых с факелами, Лу выхватил из правого рукава кинжал: через какое–то мгновение этот недоверчивый человек обнаружит, что у лошадей не четыре ноги, а шесть. Прежде чем это произошло и прежде чем исполнительный служака дал сигнал тревоги, Лу вонзил в его спину кинжал и пронзил его сердце. Рядом со своим начальником, не испустив даже предсмертного стона, упали и оба часовых, которых прикончили люди Лу.

Маленькая дверца оставалась открытой. Сквозь нее проскользнули первые из черных как ночь монголов. Прошло совсем немного времени, и распахнулись главные ворота. Под стеной прогремело тысячеголосое: «Ухууу–ху–ху-у-у!», и всадники как ветер промчались в ворота.

— Зажигайте огни! — приказал Лу.

Вскоре из прорезей в башнях вырвались языки пламени. Десятки воинов размахивали на стене факелами. Сами ворота тоже горели. Все это было условным знаком для войска правого крыла, затаившегося до времени в пустыне.

А монгольские воины уже успели соскочить с лошадей и бросились ко всем внутренним стенным проходам, вооружаясь мечами убитых китайцев и сея смерть вокруг. Ошеломленные их внезапным появлением посреди ночи, защитники укреплений стены сопротивлялись изо всех сил, но беспорядочно, а поэтому и обреченно. Монголы сбрасывали со стены живых и мертвых. Раненые умоляли о пощаде, но монголы жалости не знали.