Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Давид Курт

— Это слишком, слишком щедро, мой хан… — выдавил из себя не на шутку перепуганный Лу.

— Слишком щедро? — Чингис рассмеялся, и его сыновья и военачальники рассмеялись тоже, — Ты говоришь, слишком? Ты распахнул ворота! Передо мной целая империя! Могу ли я подарить тебе слишком много, когда мне принадлежит все?

Лу отдал глубокий поклон и даже встал на колени и коснулся лбом пыли, повинуясь древнему обычаю своего народа.

— Встань! — приказал ему хан. — Я не Сын Неба, а твой друг!

Когда донельзя удивленный Лу снова встал, хан спросил его о тех девятнадцати китайцах, которые вместе с ним были приданы передовой тысяче. Как они сражались?

— Я хочу распределить их по остальным тысячам. А сражаться им больше

не придется. Пусть будут в них переводчиками. Я велю выдать им всем награду.

— В живых осталось всего пятеро! — ответил Лу. — Четырнадцать погибли, мой хан!

— О-о! — Хан поднял глаза к безоблачному небу. — Значит, их призвали к себе боги! Неужели они не радуются сейчас, слыша о себе столько похвальных слов? В полнолуние я вспомню о них и обнажу в их память голову.

И хан поскакал дальше, и его великолепный белый жеребец пробежал мимо тринадцати отрубленных голов, которые еще совсем–совсем недавно мечтали только о добыче, забыв о времени.

К вечеру военачальники главных сил и правого крыла разделили свое войско на колонны по десять тысяч, расширив тем самым поле наступления и облегчив снабжение войска запасами продовольствия, захваченного у противника, и стадами его скота. Шесть главных клиньев поведут сыновья Чингисхана — Джучи, Чагутай, Угедей, Тули и его «солнцеликие» Джебе и Мухули. Совсем недалеко от Великой стены конница Чингисхана повернула на восток, в сторону столицы империи Хин.

Глава 6

ПЕРЕД ВРАТАМИ ЙЕНПИНА

Вот она и открылась перед ними, страна желтых гор и холмов, желтых рек и озер. Проросшая трава тоже была желтоватой, и даже листья вечнозеленых дубов покрывала мельчайшая желтая пыль. Очень многие жили здесь в пещерах, вырытых в пологих склонах, а меньшинство — в хижинах, таких низких, что их крытые рисовой соломой крыши почти доставали до земли. И лишь пагоды стояли высокие и гордые в окружении кипарисов и цепочек каштанов. С их крыш сияли золотые знаки желтого учения.

На первых порах монгольские воины грабили пагоды и убивали монахов, если те пытались не допустить их в храмы. Поэтому Чингисхан издал закон, в котором говорилось: «Наши боги живут повсюду на земле, и не нужно приходить в особое место, чтобы поклоняться им. Поэтому вы вольны любить кого хотите, но убивать имеете право только по моему приказу. В моей империи каждый может возносить молитвы тому богу, какому пожелает, он лишь обязан подчиняться составленным мною законам».

Властитель строго следил за выполнением этого приказа, и вскоре случилось то, на что хан и рассчитывал: многие ламы встречали его воинов радушно. Скорее всего, они надеялись спасти монголов от их шаманомании и обратить в буддизм. Однако одно было достигнуто в любом случае — многие священнослужители и верующие не воспринимали монголов как заклятых врагов. Случалось, что воины хана проезжали через тихие и мирные деревни, в которых китайцы праздновали свой праздник весны, словно никакой войны и в помине не было. Под хохот монголов они, следуя старинному обычаю, прогоняли по узким деревенским улочкам своих буйволов и поколачивали бедных животных дубинками, как бы изгоняя из них зиму с ее холодами и бескормицей и напоминая буйволам о том, что они тягловые животные и должны ходить под ярмом. А там, где войску хана оказывали сопротивление, монголы сжигали дотла деревни и города, грабили и убивали.

Когда монгольские конные отряды приблизились к последней горной гряде, которая словно каменным замком запирала долину Йенпина, разведчики и стрелогонцы доложили великому хану, что на подходе отборные войска императора.

Чингисхан

сразу поднялся на высокий холм, чтобы иметь обзор всей равнины до самых гор. Ни деревенек нет, ни города, ни лесов, только узкая мелководная речка извивалась подобно желтой змее вдоль глинистых берегов да несколько лиственниц с обнаженными торчащими ветвями зябли под серым весенним небом.

Хан посылал в войска одного гонца за другим, и они мчались на своих быстроногих конях к его военачальникам.

Чингисхан снял свой праздничный синий наряд и надел кольчугу. Вместо меховой шапки у него на голове был кожаный шлем, да и его скакуна слуги накрыли кожаной попоной, чтобы уберечь от случайных легких ранений во время битвы.

Пока что равнина между двумя войсками была безлюдна. Стайки птиц перелетали с лиственницы на лиственницу. Вверх по течению реки побежали юркие антилопы. Было совсем безветренно, и белые бутоны кустов магнолий, которыми поросли склоны холма, не дрожали, а тяжелые хвосты яков на девятихвостом знамени хана свисали вдоль древка.

А когда взошло солнце, из–за горной гряды появились всадники–китайцы. Издалека могло показаться, будто перевалы они преодолевают не без робости. Десять тысяч всадников съезжали по склонам, на которых еще лежала тень. За ними наступало пешее войско. И воинов в нем было никак не меньше полумиллиона. Оно подходило сюда с востока в течение целых десяти дней — по бездорожью, но очень быстро. Все они были вооружены копьями, и казалось, будто на войско хана надвигается бесконечный бамбуковый лес.

Чингисхан оседлал своего коня, взглянул на солнце, поднял руку с мечом и воскликнул:

— Секите траву, воины!

Окруженный десятью тысячами телохранителей, Чингисхан возглавил тридцатитысячный отряд, скрывавшийся до времени за холмами, и, нахлестывая своего жеребца, погнал его в сторону дальних гор, к своему правому крылу. А потом вдруг повернул влево и вогнал смертоносный клин в китайское войско, отделив десять тысяч всадников от пешего войска. Достигнув этого, он ударил китайской коннице в тыл и начал теснить ее в сторону своих исходных позиций, где, согласно его приказу, затаились ударные силы монголов. Теперь они вылетели из–за холмов навстречу своему властителю. Оказавшись как бы между молотом и наковальней, конница китайцев не сумела сохранить боевые порядки. Некоторые отряды попытались повернуть вспять, другие — прорваться сквозь якобы неплотные ряды монголов, третьи уходили влево или вправо. Они явно запаниковали. И на этот вот огромный клубок смешавшихся китайцев, поднявших к небу высоченный гриб пыли, и накинулись с двух сторон орущие во все горло монголы. Над головами китайцев засвистели мечи и боевые топоры, шипели, как пчелы, летящие арканы, и хрипели в предсмертной агонии те, на кого их набросили. Кто падал наземь еще живым, попадал под копыта лошадей, своих или чужих. Когда лавина монголов трижды прокатилась по китайской коннице, в живых из китайцев не осталось почти никого, только лошади их метались меж бездыханных тел. Повсюду валялись желтые бамбуковые копья, хотя многие из них и пронзили тела воинов хана. Тут и там можно было увидеть обезумевших от страха лошадей, тащивших по земле своих хозяев, не успевших или не сумевших вытащить ногу из стремени. Потери монголов оказались меньше тех, что можно было ожидать: хитрый маневр ошеломил китайцев. Можно сказать, что эту часть битвы они проиграли заранее.

Чингис вернулся на холм, поросший кустами магнолий, и спешился. Белые бутоны цветов успели распуститься: солнце пригревало, было довольно тепло. Хан сел в тени безлистых кустов, весь раскрасневшийся после жаркой сечи. Жадно выпил чашу холодного молока.

Сейчас стайки птиц не перелетали уже с одной лиственницы на другую, да и антилопы давным–давно скрылись.

— У них нет мудрых полководцев, — сказал Чингис, указывая в сторону гор, куда отходило неисчислимое пешее войско китайского императора, достигшее уже было долины.