Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
— И что ты им скажешь? — спросил военачальник.
— Много — и ничего!
— Как мы примем их, мой хан: как врагов или как гостей?
— Как гостей. Но если они нанесут нам оскорбление или заденут нашу честь, то…
Хан не закончил мысль, он вернулся на свое место на северной половине шатра и опустился на невысокий трон, покрытый шкурой рыси. Мухули в ожидании китайцев оставался у входа, а за его спиной стоял писец Тататунго, он же и переводчик. Из осторожности Чингисхан отказался от мысли
Хан подал знак. В шатер вступил императорский посланец.
Он отдал глубокий поклон Чингисхану и как только открыл было рот, чтобы произнести подобающие такому случаю слова приветствия, слуга протянул ему позолоченную фарфоровую чашу с холодным молоком и сушеные фрукты.
— Был ли твой путь приятным, полководец? — вежливо осведомился хан, оглядывая его с ног до головы. — Принесите мягкий платок, чтобы высокий гость мог стереть пот со лба.
— Я… — невнятно выдавил из себя китаец.
— Да–да, я вижу, тебе досаждают мухи. Извини моих слуг за это упущение.
Он сделал знак рукой, и слуги принялись помахивать около китайского посланца веерами из страусовых перьев, делая вид, будто отгоняют назойливых насекомых.
— Пей, пей! — настойчиво угощал Чингисхан, и посланник через силу допил большую чашу до дна, до последней капли. Когда слуги приняли ее из его рук, хан, расплываясь в улыбке, предложил: — А теперь угощайся фруктами, и пусть мои вопросы не слишком тебя отвлекают! Что у тебя за лошадь?
— Она из конюшни императора. А мне…
— Да?
— А мне поручено передать вам, великому императору всех народов степи, привет от Сына Неба.
— Как он поживает? Хорошо ли ему спится, радуют ли его яства, и вообще, чем он наслаждается, когда свободен от своих небесных обязанностей?
— Рисует! Пишет картины!
— Он рисует, — повторил Чингисхан, пряча в усах удовлетворенную улыбку. Улыбнулся и Мухули, и даже переводчик, лишь слуги стояли с каменными лицами.
— И что же он рисует? — допытывался Чингис, — Город?
— Горы, озера, деревья, попугаев и беседки.
Слуги принесли китайскому полководцу, а также Мухули и самому Чингисхану тяжелые серебряные кубки с крепкой рисовой водкой.
— Мне запрещено принимать во время переговоров крепкие напитки, чтобы не уронить достоинства и не потерять нити мыслей, — сказал китаец.
— О-о! — Чингисхан сделал удивленное лицо, — А я хотел выпить с тобой за здоровье вашего императора! Неужели я должен отказаться от этого только потому, что таковы китайские церемонии?
Хан выпил, и, когда он оторвал от губ кубок, полководец тоже выпил и поспешил объяснить:
— Нет, за здоровье моего императора мне пить не запрещено, мне лишь не разрешается принимать крепкие напитки прежде, чем
— Но ты все–таки выпил, — веселился Чингисхан.
— Мог ли я вас обидеть? — поклонился хану китаец. — Да будет мне позволено передать вам слова Сына Неба?
— Садись, — предложил Чингис.
— Я должен произнести эти слова стоя!
— Почему это?
— О-о, есть слова, которые могут показаться смешными, если их скажешь сидя.
— Будь по–твоему!
Китаец набрал полную грудь воздуха и сделал при этом такое лицо, будто ему не доставляет ни малейшего удовольствия выполнять поручение императора.
— Сын Неба, — начал он, заметно волнуясь, — спрашивает, почему вы вторглись в его страну. Он полагал, что с вами, монголами, он живет в мире!
Снова появились слуги с кубками рисовой водки.
Мухули прошептал что–то на ухо переводчику, тот склонился перед полководцем, теперь уже сидевшим, и прошептал:
— Выпейте за здоровье нашего хана!
— Мне это запрещено! Я уже замечаю, что… — так же шепотом ответил тот переводчику.
— Молчите и пейте! — зашипел на него переводчик.
— Как, ты не желаешь выпить за меня? — Хан сделал вид, что невесть как обиделся, и откинулся на спинку трона. Подняв глаза к деревянному перекрестью под крышей шатра, он сказал: — Ты можешь оставить нас, полководец. И передай вашему императору: я выпил за его здоровье, а его посол отказался осушить кубок за мое здоровье. Это оскорбляет наши законы гостеприимства, и я буду считать тебя моим врагом!
Быстро вскочив на ноги, китаец воскликнул:
— Я выпью!
И снова выпил до дна, до последней капли. Стоявший за его спиной Мухули улыбался во весь рот. Этот маленький розыгрыш был задуман для того, чтобы осадить посла китайского императора и дать ему понять, что он представляет слабейшую сторону и должен вести себя скромно.
Как–никак хан велел ему покинуть шатер, а он предпочел выпить. А это вот как истолковывается: ладно, я выпью за ваше здоровье, пусть и вопреки приказу моего повелителя, но выпью!
Чингисхан вовсе ни собирался отсылать посланника прочь, но теперь его молчаливое согласие на то, чтобы полководец остался в шатре, следовало понимать как великодушное прощение. И китаец опять оказался слабейшей стороной на переговорах и должен был стерпеть, что вместо того, чтобы отвечать на его вопросы, хан выспрашивает его самого.
— Странно, — начал Чингисхан, — но ваша огромная империя разделена, по–моему, на две части: на севере правит император династии Хин, а на юге — император династии Сун [7]. Они, конечно, едины в своих устремлениях, — добавил Чингисхан, хотя отлично знал, что все обстоит как раз наоборот.