Черный замок

Тыртышникова Елена

Потом несчастный случай унёс из Мира деда и его вторую жену, но Имлунд так и оставался в своих, Детских, покоях. Не один, но одинокий.

Пятнадцать месяцев назад его одиночество растворилось в заботе сначала о белокурой, ранившей пасынков своей неземной красотой Нуйите, затем об их сыне Романде. Эх! Такая ведь ладная пара была! А малыш их, наверное, без разума… Любимый малыш, первенец.

Сейчас, оставив Рода разбираться со своими игрушками, отец и сын вышли в галерею Предков на разговор. Имлунд не зря выбрал этот коридор, а не свой рабочий кабинет — разговор предстоял очень серьёзный и важный.

— Феллон,

ты плохо поступаешь, — герцог, как обычно, спокоен, но эмоции без труда угадываются: усталость и недовольство сыном. Впрочем, его Имлунд хорошо понимает, поэтому недовольство — скорее лёгкое осуждение. — Возвращайся к жене. Иначе её взгляд остановится на ком-нибудь из окружения, прислуги… Нет, не возражай. Ты не можешь приставить к ней уродов — не велика разница, и по ночам темно, а в холодной постели неуютно. Вовсе оградить от мужчин тоже не получится. Но даже если удастся, то ей придётся пользоваться тем, что есть.

— Женщинами? — осмелился вставить Феллон.

— И ими тоже, — кивнул отец. — И это всё на глазах твоей дочери. Ты хочешь научить их обеих греху, а то и непотребству?

Сын испуганно мотнул головой. Сам он был не прочь, когда его ласкали сразу две, а то и три женщины, но…

— А когда желание перестанет приходить при взгляде на чью-то пышную грудь, обратишь внимание на мальчиков?

Феллон внутренне похолодел — вчера так и вышло. Он-то списал на общую усталость после долгой тренировки. А что если это то, о чём говорит отец?

— Ты любишь дочь и свою жену. Я знаю. Но зачем ты заставляешь свою малышку смотреть, как её мать плачет? И теряет за непрерывными слёзами свою красоту? — герцог на мгновение замолк. — И как мне смотреть в глаза твоего тестя? Он отдавал в мой дом неповторимо прекрасную девушку, а что он увидит, когда приедет навестить дочь и внучку?

Младший герцог залился краской вины, отвернулся от отца, чтобы не видеть его осуждающего взгляда. И наткнулся на множество таких же взоров прежних Зелешей. Не зря Имлунд выбрал для наставлений галерею Предков.

Одна из стен коридора была обшита светлыми, почти белыми, деревянными панелями. Они сияли в солнечных лучах, врывающихся днём из многочисленных окон напротив, и таинственно мерцали в свете волшебных ламп по ночам. На этой стене через равные промежутки висели портреты предков Змей. Не все, конечно, начиная с сына Зелеша, последнего короля Офидии, — Зелеша-младшего. Того самого, который помог отцу создать империю Гулум и отказался от её короны в пользу младшего брата Лоххаля Ехидны, родоначальника первой императорской династии.

Потом род захирел и, в конце концов, разродился единственной дочерью. Она приняла имя Лиххиль и через своего последнего потомка, Нуйиту, вернулась к Зелешам. На трон взошёл потомок Л-лотая Гюрзы, третьего сына Зелеша Офидийского. Династия формально сменилась, а недавно чуть было не прервалась в результате мятежа. Впрочем, если бы прервалась, корона просто-напросто вернулась бы к законным владельцам — Зелешам.

С каждого портрета на Феллона взирали мудрые, пронизывающие разум, читающие душу глаза. Чаще всего зелёные, иногда желтоватые и нередко — с узким вертикальным зрачком. Змеиные. Неуютные взгляды. За этими взглядами не видно ни внешности (обычно притягательной), ни одежды (та разнилась

в зависимости от эпохи), ни мастерства художника.

Сейчас глаза, казалось, фосфоресцировали.

Феллон в испуге обежал одним быстрым взглядом все портреты и наткнулся на отца. В конце ряда, у выхода из галереи висело зеркало в деревянной раме. Оно обозначало ныне здравствующего главу рода. Имлунда Зелеша. Его застывшее отражение в тот миг ничем не отличалось от предков, навечно вмёрзших в древние холсты.

Все они осуждали потомка. Не за измену жене — мужчина имеет право расслабиться, а за безответственное поведение.

Провинившийся наследник рода сдался и опустил очи долу. Да так и застыл в изумлении — по холодному каменному полу никем не замеченный и вовсе позабытый полз за взрослыми Романд.

Малыш, наверное, хотел, чтобы папа с ним поиграл. Но папа ушёл, не слыша ни зова, ни крика обиды. Папа был занят. Однако младенцу того не понять. Папа не видит, потому и не замечает, что сын приглашает на игру. Значит, надо показаться папе на глаза — тогда он всё поймёт! Вполне возможно, что именно так рассуждая, Род решился на долгое и неудобное путешествие прочь из своей комнаты.

Как ребёнок без посторонней помощи да столь быстро сумел выбраться из огороженного вольерчика, Феллон не представлял. Однако, как-то выбрался и теперь упорно полз вперёд, не обращая внимания на холод и пыль. Те не были заметны под сапогом на толстой подошве — слуги следили за порядком, но для младенческой ладошки и коленок, пусть и скрытых за вязаным комбинезоном, малейшая песчинка являлась опасностью, сравнимой с осколком стекла. К тому же, Род передвигался, словно раненая собака, на трёх конечностях. В правой ручке он сжимал свою дурацкую погремушку. И какая скотина подсовывает эту дрянь ребёнку?!

Эта погремушка была семейной реликвией, которую прятали в сокровищнице, так как боялись или не могли избавиться. На вид, в целом, ничего особенного, кроме отменного качества: она представляла собой гроздь разнокалиберных, разноцветных шариков. Если умудриться тряхануть отдельный шарик, то услышишь свой, неповторимый звук. Вся гроздь тоже гремела по-особенному. Неплохое развлечение для младенца, если бы не тёмная аура.

Давно эту погремушку подарил для кого-то из новорожденных Зелешей не очень близкий родственник, могущественный чёрный маг, после чего случилось множество неприятных, если не сказать хуже, событий. Игрушку решили уничтожить — не получилось. Тогда её запрятали в сокровищнице. Но надо же было такому приключиться — беременной, уже очевидно не переживущей родов Нуйите очень понравилось перебирать драгоценности.

Любила мачеха разглядывать серебряные цепочки и разноцветные топазы да траурные шерлы и гагаты, при этом сама если и носила, то исключительно фамильные украшения, где явное предпочтение отдавалось золоту и горному хрусталю. Уж что приключилось с Нуйитой — драконова болезнь или иное затмение ума, свойственное беременным женщинам, не понять, однако по приближении срока она всё чаще и чаще пробиралась в сокровищницу и сидела там часами, пока кто-нибудь не спохватывался и не забирал молодую герцогиню обратно в её покои. Из-за этой странности, а ещё умения Нуйиты выскальзывать из-под опеки, Романд даже родился на россыпи серебра.