Черный
Шрифт:
– Какими делами вы в своем доме занимаетесь, как вам не стыдно! кричала мать.
– Дом мой, черт вас всех побери, что хочу, то в нем и делаю!
– кричала хозяйка.
– Да если бы я знала, чем вы тут занимаетесь, разве бы я здесь поселилась?
– кричала мать.
– Ишь ты, какая благородная! Да как ты смеешь так со мной разговаривать, сука?
– вопила хозяйка.
– Уж если вы такими делами занимаетесь, чего ждать от детей?
– кричала мать.
– Думаешь, твои ублюдки лучше?
– вопила хозяйка.
– Вы самая последняя шлюха!
– кинулась в
– Я последняя, а ты какая - первая?
– орала хозяйка.
– Не смейте оскорблять мою сестру!
– оборвала ее мать.
– Ах вы черномазые выродки, забирайте свое поганое тряпье и выметайтесь!
– приказала хозяйка.
В тот же вечер мы сложили свои вещи и переехали на другую квартиру, она была на той же улице, через несколько домов. Я так толком и не понял, что же продает наша хозяйка. Мальчишки мне потом объяснили, как это называется, но туман все равно не рассеялся. Любопытство продолжало разбирать меня, хоть я и знал, что люди считают это страшным грехом. Ладно, думал я, придет время, и я тоже все узнаю.
В нашем доме завелась какая-то тайна, я почуял ее, когда дело зашло уже довольно далеко. Каждый вечер, засыпая, я слышал, как в окно тети Мэгги легонько стучат, со скрипом отворяется дверь, раздается шепот, потом все смолкает. Однажды я вылез из постели, подкрался к двери гостиной и осторожно заглянул. На диване сидел хорошо одетый мужчина и тихо разговаривал с тетей Мэгги. Интересно, почему мне нельзя выйти к этому человеку? Я вернулся на цыпочках к себе в постель, но потом меня снова разбудили голоса - у двери приглушенно прощались. Утром я спросил мать, кто у нас вчера был, но она сказала, что никого не было.
– Как не было, а я слышал мужской голос!
– Не болтай чепуху, - возразила мать.
– Ты спал.
– И еще я видел мужчину. Он сидел в гостиной.
– Во сне ты все это видел, - сказала мать.
Тайна ночных визитов приоткрылась мне однажды воскресным утром, когда тетя Мэгги позвала меня с братишкой к себе в комнату и познакомила с нашим новым "дядей", профессором Мэттьюсом. Он был в пенсне, белоснежный крахмальный воротничок подпирал шею, губы тонкие, глаза глядели не мигая. Человек этот показался мне чужим и холодным, я не захотел подойти к нему, когда он меня позвал. Он почувствовал мое недоверие и, чтобы смягчить меня, дал десять центов, потом опустился на колени и стал молиться за нас, "несчастных сироток", - так он нас назвал. Когда он кончил молиться, тетя Мэгги сказала, что скоро они с профессором Мэттьюсом уедут на Север. Я огорчился: ведь я любил тетю Мэгги как мать.
Больше я своего нового "дяди" не встречал, хотя каждое утро находил следы его пребывания в доме. Мы с братишкой были озадачены и без конца гадали, чем же занимается наш новый "дядя". Почему он всегда приходит к нам ночью? Почему говорит так тихо, чуть не шепотом? И где он берет деньги, чтобы покупать такие белоснежные воротнички и такие красивые синие костюмы? В довершение всего мать в один прекрасный день позвала нас к себе и строго-настрого запретила рассказывать кому-нибудь, что "дядя" у нас бывает, потому что "дядю" разыскивают.
– Кто разыскивает?
– спросил я.
– Белые, - сказала мать.
В
– Зачем он им нужен?
– спросил я.
– Тебя это не касается.
– Что он сделал?
– Держи-ка ты лучше язык за зубами, а то белые и до тебя доберутся, пригрозила мне мать.
Видя, какое недоумение и страх вызывает у нас наш новый "дядя", мать сказала тете Мэгги - так мне, во всяком случае, показалось, - чтобы он купил наше доверие подарками, вот мы и будем молчать. Теперь каждое утро было похоже на рождество, проснувшись, мы мчались в кухню глядеть, что оставил нам на столе "дядя". Однажды он принес мне пуделя, щенка, я назвал его Бетси и уже не расставался с ним.
Как ни странно, "дядя" теперь приходил к нам днем, но все шторы в это время задергивались, и выходить на улицу, пока он у нас сидел, нам не разрешали. Я тысячу раз пытался выспросить у матери хоть что-нибудь о молчаливом ученом "дяде", но она неизменно отвечала:
– Не твоего это ума дело. Не приставай ко мне, беги играй.
Однажды ночью меня разбудил плач. Я встал, подошел на цыпочках к гостиной и заглянул в щелку. На полу возле окна сидел "дядя" и, приподняв угол шторы, всматривался в темноту. Мать торопливо укладывала маленький чемодан, склонившись над ним. Меня охватил страх. Неужели мать уезжает? Почему плачет тетя Мэгги? Неужели нас сейчас схватят белые?
– Скорей, скорей, - говорил "дядя", - а то не успеем.
– Господи, Мэгги, зачем ты едешь?
– сказала мать.
– Подумай хорошенько.
– Не лезь не в свое дело, - оборвал ее "дядя", по-прежнему всматриваясь в темноту за окном.
– Да что ты сделал-то?
– спросила тетя Мэгги.
– Потом расскажу, - отмахнулся "дядя".
– Надо скорей ноги уносить, они вот-вот нагрянут.
– Нет, ты сделал что-то ужасное, - прошептала тетя Мэгги, - иначе тебе не пришлось бы вот так убегать.
– Дом загорелся, - сказал "дядя".
– Когда они увидят огонь, сразу поймут, чьих это рук дело.
– Это вы подожгли дом?
– спросила мать.
– А что оставалось делать?
– сердито буркнул "дядя".
– Деньги я взял. Ее стукнул по голове, она потеряла сознание. Если бы ее нашли, она бы все рассказала, и мне крышка. Вот я и поджег.
– Да ведь она сгорит!
– шепотом крикнула тетя Мэгги и зарыдала, закрыв лицо руками.
– Ничего не поделаешь, - сказал "дядя".
– Выхода-то не было. Оставь я ее там, ее бы наверняка кто-нибудь нашел и сразу понял: стукнули. А так она сгорит, и все будет шито-крыто.
Меня переполнял страх. Да что же все-таки происходит? Неужели белые хотят схватить нас всех? Неужели мать решила бросить меня?
– Мама!
– крикнул я и вбежал в комнату.
"Дядя" вскочил, в руке у него был револьвер, он навел его на меня. Я тупо глядел на револьвер, понимая, что вот сейчас я могу умереть.
– Ричард!..
– отчаянно прошептала мать.
– Ты уезжаешь?..
– заревел я.
Мать кинулась ко мне и ладонью зажала рот.
– Молчи, хочешь, чтоб нас убили?
– прошипела она, тряся меня за плечи.