Черти-Ангелы
Шрифт:
25 мая, перед линейкой, нашему классу огласили список учеников, поступивших в новую школу при РИИЖТе. Моя фамилия тоже прозвучала. Я вздрогнула. А нужно ли мне оно?
– Ты чё? Конечно нужно! – удивилась Лерка. Оказалось, я спросила вслух. И добавила. – Радостно с одной стороны – прощай, Макарыч с теоремами и Валечка со своим кружком Чехова…
– Чехова не трожь, – улыбнулась я.
– Ну, конечно, не трожь, у некоторых с ним же – вась-вась!
– У некоторых – тоже, – парировала я, намекая на Леркины пятёрки по сочинениям и её участие в литературном кружке, пусть и добровольно-принудительное, как вся общественная жизнь в школе.
– Ладно, ладно. Мысль потеряла из-за тебя. А! С одной стороны радостно, а с другой – грустно. Детству-то – амба! Состав прибыл
– Нет, Лер, нет – пересадка. Мы просто сядем в другой. Но я боюсь, что слишком спешу и могу сесть не в тот поезд.
Последний звонок прозвенел, прозвучали стихи, песни, напутственные речи. Мы с Алинкой с трудом сбежали со школьного двора: ребята звали с собой в парк, в кино, Лерка – гулять на набережную. Еле отвертелись и едва успели на электричку. Так и поехали, в форме. Наш вид вызывал улыбки у пассажиров, а мы буквально задрали носы – да, да, смотрите, какие нарядные и хорошенькие в отутюженных коричневых платьицах, накрахмаленных фартуках, с нелепыми нейлоновыми бантами, с чувством свободы – впереди лето, а экзамены – ой, ну их, кто помнит об экзаменах в конце мая?
Лёша встречал нас не один. Я насупилась. Алинка замотала головой – мол, она здесь не причём, её хата с краю: завязала вмешиваться в мои дела. Оказалось, не очередной «жених», а – Вадик. Из приветствия и объяснений на скорую руку узнали, что у Лёшки при подъезде к вокзалу заглох мотоцикл, а Вадик мимо проезжал. Остановился, помог. Знакомы парни давно, по районному ДОСААФу. Учились на шофёров вместе. В благодарность Лёха Вадима пригласил рвануть с нами, за компанию. Я глаза закатила, а новую истерику – не стала. Хватило прошлой. Да и Алинке испортить очередное свидание – уже форменное свинство. Молча села, стараясь не касаться Вадика.
Парень, конечно, «хорош», подумала. Свадьба на носу, а он с малолеткой рассекает по полям, по весям. По карьерам. Но прежде заехали в магазин за хлебом, Лёша забыл из дома взять. Зашли все вместе. Лёха покупал, расплачивался, трындел с продавщицей и с нами одновременно: расписывал место как мистическое, обросшее легендами и загадками. Во, Цицерон! Раньше добывали в карьере песок, потом бросили. Почему – неизвестно. Купаться в нём опасно. Глубина – неимоверная, прям Марианская впадина местного масштаба, можно нырнуть и не вынырнуть: вода ледяная, пески засасывают и прочие страсти. А сколько там утопленников, машин в него сброшенных – никто не считал. Того и гляди, из тёмных волн выйдет Лох-Несское чудовище!
– Но водичка прозрачная, как самогон двойной перегонки, – рассмеялся Вадик.
– И песочек мягкий, чистый, вы такого не найдёте у себя в Ростовах, – нахваливал Лёшка, – тенёчек даже есть, клянусь своей треуголкой!
– Ну, если тенёчек, – хмыкнула Алинка, – тогда другое дело. Помчали давай. Тоже мне барон Мюнхаузен нашёлся!
И мы помчали. Никогда, мне казалось, я ещё не видела неба, такого ясного, яркого, как поле васильков; таких листьев нежных, сочных, ещё не опалённых южным зноем и оттого сияющих юной зеленью, дрожащих от шёпота ветра; не ощущала такого солнца, ослепительно белого, но с ласковыми лучами. Банты улетели. Причёски растрепались, юбки помялись. Но ни я, ни Алинка не расстроились: ведь, когда мотоциклы остановились на пригорке, и Лёха гордо произнёс: «Смотрите! Ну, что я говорил?», широким жестом обвёл кругом, восхищённо ахнули. Перед нами карьер – вода, что твой сапфир в золотой оправе, из песка.
Я стояла на крутом обрыве, счастливая, словно исследователь вулканов, который добрался до заветного кратера. И одинокая, будто пылинка, что медленно кружила и падала, падала в пропасть огромного, безжалостного мира.
«25 мая 23-00.
Еле успели на последнюю элекртичку. Лёшка не врал, Дневник. Изумительно! Когда мы спустились к карьеру, дух захватило. Можешь себе представить, синеву над собой и под ногами? Только над головой она дышит покоем, а внизу темнеет холодной угрозой. Когда чувствуешь ласковую ладонь на волосах и озноб одновременно, аж зубы сводит, потому что коснулся воды ступнями, как
А ещё с нами ездил Вадик. Спросил, почему я не приезжала на майские в Донской, не отмечала праздники там? Намекал, что кое-кто присутствовал. Пофигу. Хочу забыть навсегда, хочу…».
Вычеркнуть! Вычеркнуть тебя из жизни. И, если встречу когда-нибудь случайно, то пройду мимо, не волнуйся:
Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
Июнь встретил ласково, словно отец дочку: сел на корточки и распахнул объятия. И бежишь к нему на встречу – сердчишко, что зайчонок тарабанит лапками по барабану; помнишь, что строг – экзамены, нелюбовь, но бежишь – душа пищит от радости. Вот, он какой июнь!
«4 июня.
Сдала, ура! Даже эту дурацкую информатику. Пацаны ржут – на счётах чего б не сдать. На отсталые ЭВМ намекают. Но, между прочим, в других школах и таких нет. А перед экзаменами мы писали сами на себя характеристики, в новую школу. Макарыч наш решил применить новаторский подход в педагогике, посмотреть, такие ли мы честные и принципиальные, дети перестройки, как ставим себя на классном часе. Да пожалуйста! Взяла и написала правду. Что не дисциплинированная, что учусь ниже своих способностей, что в общественной жизни ни класса, ни школы, участие не принимаю и всё в таком духе. Сдала Макарычу, ругала себя на все корки, душа набитая – ну кто с такой характеристикой в РИИЖТ возьмёт? Но вчера отдали аттестат, табель за 10-й класс, и писанину, думала, мою – нет, учителя. Там – всё с точностью до наоборот. Можно не волноваться – теперь возьмут. Осенью я буду учиться в школе при РИИЖТе. А как-то стыдно стало. Почему? Не пойму.
Приехал брат с женой из Первомайска на днях. Она, Машка, всё никак не могла мне простить то, что я не послушалась их, не пошла в технарь. Узнала о новости – успокоилась наконец-то. Они притаранили с Украины вещичек, я довольная, как стадо слонов! Мне перепало две кофточки велюровых, джинсы вельветовые и колготок пару штук. Одни обычные, а одни – вот, уматы – красные! А куда я в них пойду? Правильно, на концерт «Кино». К нам Цой приезжает, сам Цой!!! Лёшка достал билеты на нашу гоп-компанию, и с нас с Алинкой денег не взял. А ведь заплатил по червонцу у перекупов. Но я так рада, так рада! Услышу, увижу Виктора вживую! Я даже махнула рукой на то, что Олег, брат Лёхи, с которым меня стасануть Алинка хотела идёт, а мне жуть как перед ним стрёмно появляться после пьяных выходок на 9 мая. Олегов таких много, а Цой – один».
В общем, концерт. Событие грандиозное не только для нас, но и для наших родителей. Виктор Григорьевич, он же папа, один раз в жизни был «в концерте». На Эдиту Пьеху ходил в Москве, когда ездил в командировку. Костюм, бабочка, женщины в бархате, розы. Культурное, словом, мероприятие. И потому спокойно отпустил меня. Для папы, что опера в театре, что рок на стадионе – две птицы одного полёта. Так что от вечернего бархата еле отвертелась!
«8 июня.
Ой, чё было, чё было, Дневник! У меня от избытка чуйств не то, что язык, буквы заплетаются! Чертовски, считаю, повезло! Ведь мы даже на фильмы «Асса» и «Игла» ради Цоя ходили, а тут – вот он! На-сто-я-щий! Живой! Высокий, весь в чёрном. Его голос разносился над стадионом, словно мистическое эхо! Но и мы не подкачали: орали на всю Ивановскую, скандировали – горло осипло. Да, а ещё – нет худа без добра: один из наших, Лёхин друг Сашка, слишком раскричался, руками размахался. И его задержали, увели менты. После концерта мы пошли искать-выручать этого засранца. И чё? Сашку отпустили – раз, два – увидели Виктора с группой возле автобуса, очень близко, они грузили аппаратуру. Прикинь, Дневник! Сашка зазнался и требовал благодарностей. Получил по шее. В шутку, конечно!