Чертог
Шрифт:
Лошадь рванулась. Повозка затрещала и выпустила из-под колес клуб пыли, в которой утонул нервный господин. Майлз только и успел увидеть поднятый вслед кулак.
В детстве Грайвера учили держаться в седле и направлять лошадь. То было обязательным умением для дворянских мальчиков, семьи которых всегда содержали конюшни. Именно с того времени у еще маленького Майлза появилась открытая неприязнь к лошадям. Звери не слушались его, а усатый наставник всячески подшучивал над неуклюжим учеником, в обращении к которому использовал обидное слово «сопля». С горем пополам Майлз освоил четыре аллюра и даже не вылетал
Загоняя пучеглазого мерина, Грайвер радовался горячему ветру в лицо, зубодробительной тряске и звону за спиной. Преимущество перед нерасторопными пешеходами превозносило и тешило позабытое самолюбие.
Заметив остановившуюся телегу, аптекарь, не снимая белоснежного фартука, вышел на улицу. Его и без того кривое лицо сейчас уродовала неоднозначная гримаса. Шлепнув губой, он крикнул что-то бранное, после чего добавил:
– Понаберут всяких сопляков, которые даже заказ вовремя не могут доставить.
Майлз опустил ящик перед аптекарем и встал с дурацкой улыбкой, убрав руки за спину. Аптекарь бесцеремонно перерезал шпагат и подцепил крышку тонким ножом, после чего громко выругался и схватил Грайвера за воротник. По всему ящику были разбросаны осколки самых разных форм, перемешанные с небольшим количеством соломы. Некогда бывшие бутылочками и фиалами, куски стекла с непонятным задором поблескивали на солнце.
«Я не могу всех подвести. От меня зависит слишком многое, и никто не давал позволения оставить дело. Такой жалкий и слабый. Унесите меня подальше отсюда, на скалистые фьорды, если угодно. Оставьте меня бездыханным на белоснежном снегу. Избавьте от необходимости принимать решения, слышите? Не заставляйте переходить Рубикон, позвольте в нем утонуть. Выжгите глаза, чтобы не видели они Сильвии. Растопчите сердце, чтобы оно не колотилось о прутья своей пожизненной клетки. Сокрушите мои кости, отправив душу домой. Прекратите мучения, изверги».
В сладкой дремоте, коверкающей дни, в горьком отчаянии коротал свое время Майлз Грайвер. Питаясь стенаниями, лишь редкими моментами он голодал. Разрушенная картина мира блеклыми вечерами оседала на задворках памяти, которой было суждено в ближайшем будущем избавиться от ненужного. Проклятый самим собой, Грайвер едва ли видел просвет в матовом квадрате оконца. Необратимость надвигающихся перемен испытывала разум на прочность, с упорной регулярностью отправляя всадников, несущих хоругвь страха. Ослабшие руки с трудом выполняли свою работу, исхудалые ноги жалобно тряслись, взбираясь по ступеням. В черепе юноши противный железный шарик беспокойно скакал от края до края. Получаемый таким образом звук чем-то напоминал звон от ударов по бутылочным стенкам или стрекот огромного жука, быстро-быстро щелкающего крылышками.
«Лучше бы мне не знать Сильвию. Эта лесная нимфа с легкостью сможет прожить без меня, а вот я без нее не смогу. Зачем это испытание? Зачем она искалечила меня? Все напрасно, ведь в таких лесах, как мои, нимфе не выжить. Я нечаянно убью ее. Убью одним ненужным присутствием или бездействием. Сильвию нужно спасти, а сделать это можно единственным
Глаза открыты. Грайвер сидел и слышал, как кровь медленно перетекает из мозга в правое предсердие. Вороны кружили над повозкой. Майлз неожиданно для себя стукнул подвернувшейся под руку палкой по одной из бочек, после чего увидел трех солдат в блестящих нагрудниках. Один из них вскинул алебарду и жестом приказал остановиться. Юноша повиновался и натянул поводья. Солдат с любопытством полез в повозку, в то время как двое других преградили возможные пути к отступлению.
– И что это мы везем? – с веселой ухмылкой просипел солдат.
– Рыбу на продажу.
– Так вот от чего вонь стоит. А ну-ка открывай бочки.
– Да как же так, милостивые государи. Нечего рыбе первой свежести на солнце сохнуть, да воронов дразнить. Я за товар головой отвечаю.
– Открывай, говорят, не то мигом с ребятами арестуем и рыбу, и твою ценную головушку.
Майлз нарочито неуклюже снял первую крышку и встал у края телеги.
– Вот холера! Да эта гниль червями осыпится, только ее распороть. Первой свежести, говоришь, торгаш? Мой дед учил, что токмо увидишь синеватые пятна на чешуе, сразу в землю зарывай порченую дрянь, а ты ее людям…
– Гляди, Юз, как воронье-то взбесилось.
– И то верно. Падаль учуяли.
– Быть такого не может! Я только этим утром товар получил от рыбака проверенного. Все наилучшего качества.
– Зенки протри! Даже если бы мне приплатили, я не стал бы эту мерзость домой деткам с женой нести. Пятна синющие, точно фингалы у Молодого.
Третий стражник, услышав, что о нем говорят, вытер нос рукавицей и гнусавым голосом переспросил товарища о возможной проблеме.
– Это порода такая.
– Что ты выдумываешь тут! Какие у рыб могут быть породы? Эй, Юз, знаешь породы рыбьи?
– Ну, форель там, камбала, ерш. Еще слышал про восьминога, но это где-то в море водится.
– Скользкий ты тип. Нутром чую, что темнишь и вертишься. В общем, давай герцогский ярлык и катись со своей рыбой к Черту.
– Не знаю я ни о каком ярлыке. Сами придумываете хитрости на ходу, а еще меня обвиняете.
– Вот это ты, братец, загнался, - строго отчеканил второй солдат, - нет герцогского ярлыка – нет покровительства и одобрения на торговлю, нет одобрения – проваливай. Правила едины для всех и нечего приезжим соплякам строить из себя храбрецов. Не забывай, что говоришь с городской стражей, которой ничего не стоит бросить подозрительного человека в яму, чтобы, так сказать, голову остудил.
– А заодно и почки.
– Бред, - прошептал Майлз.
– Ну, ты не огорчайся особо. У нас в городе порядок превыше всего, для его поддержания мы и служим. Нет ярлыка? Не беда! Специально для заезжих купцов разработан особый товарный взнос, своего рода пожертвование на всеобщее развитие. Такс, посмотрим… четыре бочки да по двадцать пенсов…
– Сто!
– Молчи, Молодой. Я и без тебя прекрасно считаю. Восемьдесят пенсов и не одним больше.
– Откуда же у меня такие деньги?