Чёртов палец
Шрифт:
— Ёжик стриженый! — вскричал Милосердов. — Что же ты не сказал, что он заряжен? И какого чёрта он заряжен?
Овечкин побледнел, чего, однако, в полутьме заметить было нельзя. Спохватившись, он чиркнул спичкой. Милосердов достал свечку из шкафчика.
— Не знаю, Платон Фомич, — сказал виновато Овечкин. — Наверное, кто-то из наших сверял калибр и забыл разрядить.
— Калибр! — передразнил Милосердов. — Вы так друг друга здесь перебьете! Кто уголовников ловить будет?
На шум сбежались полицейские.
— Ничего,
В патрон ввернули новую лампочку. Милосердое в раздумье походил по комнате.
— Значит, говоришь, пуля, нагар, кровь, прострелянный и выброшенный в Неву труп… Полный, так сказать, набор улик?
— Точно так, Платон Фомич.
— А скажи-ка мне, Светозар, зачем Навроцкому понадобилось везти труп в город и бросать его в Неву, если поблизости от дачи три озера имеется?
— Чтобы не нашли на озёрах, если бы искали.
— А вот в Неве почему-то нашли. Тебе не кажется это странным?
— То есть как?
— Ведь стоило ему привязать к трупу что-нибудь тяжёлое, так и в Неве, пожалуй, не нашли бы?
— Возможно, он в спешке забыл это сделать или что-то ему помешало…
— Что ж, возможно… А вот скажи, пожалуйста, почему Навроцкий сам сообщил в полицию об исчезновении этой барышни и при этом даже не потрудился уничтожить пятна крови на полу?
— Ведь это было убийство любовницы… Возможно, совершив его, он переживал тяжёлое потрясение и не лучшим образом соображал, что ему делать…
— Ты, Светозар, так убедительно говоришь…
Овечкин осклабился.
— Только вот речи твои меня не убеждают.
Физиономия Овечкина вернулась в исходную позицию. Милосердое быстро полистал папку с материалами дознания и следствия.
— Негусто… Тонковата у тебя папка-то! — посмотрел он на Овечкина поверх очков и бросил папку на край стола за ненадобностью. — Выстрел кто-нибудь слышал?
— Слышали хозяева дачи, проживающие в соседнем доме.
— Когда?
— Накануне вечером, в седьмом часу.
— Что именно слышали?
— Хлопок, похожий на выстрел.
— Ну ладно. Значит, выстрел был…
— Был. Этого и Навроцкий не отрицает. Сначала, когда я спросил его про свежий нагар в стволе, он сказал, что стрелял в лесу, а на дознании, когда речь зашла о пятнах крови, стал утверждать, что Шарлотта Янсон якобы убила какого-то голубя. Никто ему, разумеется, не поверил.
— Голубя?
— Именно.
— Ну хорошо… А почему, по-твоему, Навроцкий так охотно предъявил тебе револьвер, а не соврал, что оружия у него нет, или не выбросил его, прежде чем телефонировать в полицию? Или ты полагаешь, что он глуп как пробка?
— Я об этом как-то не подумал, Платон Фомич.
— Ёжик стриженый! Что ж тут думать-то? — проворчал Милосердое. Он вынул из кармана жилетки видавший виды
2
Сидя на следующий день в коляске, мягко катившейся в сторону Осиной рощи, Милосердое был задумчив и мрачен. Следственным производством по делу Навроцкого он был недоволен, так как даже поверхностное ознакомление с ним оставляло неблагоприятное впечатление.
Улики казались ему неубедительными, свидетельские показания — недостаточными.
— Вот ёжик стриженый! — сетовал он, опираясь руками на костяной набалдашник трости и хмуро поглядывая на Овечкина. — Стоит мне заболеть или уехать, как в отделении начинается чёрт-те что! Толком ничего сделать не могут, запутывают самые простые дела…
На попытки Овечкина протестовать Милосердов не обращал внимания и до самой Осиной рощи учил его уму-разуму. Впрочем, Овечкин, служа под началом одного из лучших петербургских следователей, готов был многое от него терпеть.
Прибыв на место, Милосердов сделал общий осмотр дачи, а затем приступил к деталям. Больше всего его интересовали фигурировавшие в деле пятна крови. И хотя после печального события уже прошло некоторое время, а помещение, несомненно, подвергалось уборке, в том числе и мытью полов, всё же ещё можно было надеяться обнаружить ускользнувшие от следствия детали. Платон Фомич, покряхтев, опустился на колени и начал осматривать пол, разглядывая подозрительные места через увеличительное стекло.
— Поди-ка посмотри, что это там за тренога стоит, — сказал он через некоторое время Овечкину, кивнув головой в дальний угол просторной комнаты, где под покрывалом стоял мольберт.
— Картина, Платон Фомич.
— Что за картина-то?
— Вроде как акварель, не масло.
— Да что на картине-то?
— Женщина.
— Ёжик стриженый! Что за женщина-то?
В голосе Милосердова послышалось раздражение.
— Откуда мне знать, Платон Фомич? Женщина и есть женщина.
— Ты, брат, как пентюхом был, так им и останешься, — прокряхтел Платон Фомич, поднимаясь с колен и запихивая увеличительное стекло в карман сюртука. — А ещё хочешь карьеру в сыскной полиции сделать!
Овечкин покраснел и надулся.
— Ладно, посмотрим, что здесь такое, — примирительно сказал Милосердое, подойдя к картине.
— Сдаётся мне, Платон Фомич, что это сама жертва, — очень уж похожа.
Милосердое вытянул шею и почти упёрся носом в картину.
— Медленно ты, Светозар, соображаешь! — сказал он, сравнивая фотографию Лотты с изображением девушки на картине. — Конечно, сама жертва! Капля в каплю! А где это она стоит и куда смотрит?
— Похоже, что у реки или у озера… и смотрит в воду.