Чёртов палец

Крюков Владимир

— Вот именно. У озера… Смотрит в воду… Неплохо барышня рисовала, чёрт возьми! Ведь это она сама рисовала?

— Так точно, Платон Фомич. Она увлекалась живописью.

— Ну что ж, всё натурально… Весьма и весьма натурально…

Милосердое задумался и, сложив руки на груди, долго взирал на картину. Овечкин не мог понять, чем эта картина могла заслужить внимание патрона. Казалось бы, что может быть банальнее? Всё здесь понятно: женщина, сжимая в руке платочек, стоит на берегу и смотрит в воду. Даже если Шарлотта Янсон изобразила сама себя, что же здесь такого интересного?

Так прошло довольно много времени, и Овечкину показалось, что его начальник просто заснул в этом неудобном положении. Ему и раньше приходилось наблюдать, как Милосердов клюёт носом за письменным столом, но вот спящим стоя он его ещё не видел. Он робко заглянул ему в лицо и невольно отшатнулся: в прищуренных глазах живо блестели бегающие по картине зрачки: Милосердов соображал.

— Ладно, Светозар, — сказал он наконец. — Кажется, мы здесь больше ничего не найдём. Поехали!

Они вышли из дома и направились к калитке по посыпанной мелким гравием дорожке.

— Ёжик стриженый! — вскричал вдруг Милосердов, да так, что Овечкин вздрогнул. — Совсем забыл!..

Он ринулся назад в дом, Овечкин — за ним. Наверху, в комнатах Лотты, Милосердов снова упал на колени и вытащил лупу.

— Видишь эти пятна крови?

— Ну да.

— Пол мыли?

— Мыли. Я хотел предупредить хозяев, чтобы не мыли, да не успел — отдраили всё. Но ещё раньше, до того, как Навроцкий телефонировал в полицию, пол вымыла его приходящая прислуга.

— Вот смотри… Там, еде с половиц слезла краска, пятна въелись так, что их нельзя было отмыть. А здесь несколько пятен идут цепочкой, но прерываются.

Милосердов поднялся с колен.

— Ты вот что… Дело твоё молодое, зрение у тебя получше, да и спина покрепче. Ползи-ка ты по коридору и по лестнице и каждый вершок тщательно проверь. Может, ещё где пятна найдёшь.

Милосердое протянул Овечкину лупу, и тот со вздохом, — поворчав, что, мол, в очках с такими толстыми стёклами зрение у него, конечно, получше, — опустился на четвереньки. Пока он ползал, Милосердое уселся в кресло и с аппетитом съел обязательное ежедневное яблоко, всегда готовое к употреблению в боковом кармане его сюртука.

— Кто яблоко в день съедает, тот хворобы не знает, — сказал он, старательно пережёвывая нежную мякоть.

Овечкин изобразил на лице неопределённую гримасу, означавшую, очевидно, улыбку. Ему вдруг жутко захотелось есть.

— Да пятна-то какие-то мелкие… — сказал он немного погодя. — Вот я был на деле мещанки Водовозовой, так там весь пол кровью, как потопом, залило, новые штиблеты перепачкал…

— Где пятна? — поднялся с кресла Милосердое.

— Да вот они. Нигде не было, а здесь, в конце коридора, снова появились.

— Ты раньше их, во время следствия, видел?

— Нет.

— Ёжик стриженый! Ползи дальше, проверь лестницу.

Овечкин послушно пополз. Попадавшиеся ему то там, то здесь пятна привели их в темный подвал с земляным полом.

— Господи! — побледнел Овечкин. — Неужели он её здесь закопал?

— Это перед тем, как утопить в Неве, что ли? Чудак ты, Светозар!

— А может, это и не она вовсе была — та, которую выловили из

Невы?

— А как же Навроцкий её опознал?

— Ошибся, может быть…

— А бумажник? А шарф?

Овечкин молчал.

— Эх, Светозар! Ведь ты же сам следствие вёл. Навроцкий-то, может, и ошибся, а вот ты ошибаться не имеешь права.

В углу стояла лопата. Милосердов взял её и протянул Овечкину:

— Возьми-ка, ткни…

— Где?

— Да везде!

— Весь подвал перекопать прикажете? — обиделся Светозар.

— Ёжик стриженый! — не выдержал Милосердов. Отставив в сторону трость и выдернув лопату из рук Овечкина, он начал ковырять ею то там, то здесь. — Что это? Ну-ка посвети!

Овечкин зажег спичку и тут же с испугу выронил её.

— Фу, гадость!

— Тебе не в полиции служить, а с девицами хороводы водить! — проворчал Милосердов. — Зажги ещё!

Овечкин трясущимися руками зажёг ещё одну спичку. В углу подвала в кучке окровавленных перьев лежал растерзанный голубь. Раскрытый, словно застывший в предсмертном страдании, клюв и неподвижные стеклянные пуговки глаз наводили на Овечкина мистический трепет.

— Обыкновенный голубь… Ладно, Светозар, пойдём наверх… — вздохнул Милосердов. — Не похоже, чтобы он её здесь закопал, да и кто закопал бы в подвале-то? Разве что сумасшедший или полный идиот.

— Это, Платон Фомич, позвольте заметить, одно и то же.

— Что?

— Сумасшедший и полный идиот.

Милосердов внимательно посмотрел на Овечкина, отчего тот покрылся нежной краской смущения.

— Ты вот что, — сказал он, подумав, — сходи к хозяевам дачи и спроси, нет ли у них кошки.

— Кошки? Зачем это вам?

— Да, кошки. Сходи, сходи.

Овечкин, хмыкнув, поплёлся к соседнему дому, где жили хозяева, сдававшие дачу Навроцкому.

Милосердов тем временем пристроился на крыльце дачи, вдохнул полной грудью воздух, подставил лицо солнцу и, прищурившись от удовольствия, сказал сам себе:

— Эх, хорошо!

— Платон Фомич! — долетел до него осторожный, приглушенный крик Овечкина.

— Что такое?

Овечкин выпучил глаза и тянул подбородок в направлении забора, на котором восседал, равнодушно взирая на действия полицейского, упитанный рыжий кот.

— Так, ясно… — зевнул Милосердов. — Значит, кот имеется… Как ты думаешь, Светозар, такой кот мог бы затащить эту несчастную птицу в подвал?

— Пожалуй, мог бы… — сказал Овечкин, оценив на глаз физические возможности кота.

— И сдаётся, он сделал это без задней мысли, от чистого сердца, а не для того, чтобы навести следствие на ложный след. Как ты полагаешь?

— Кого вы имеете в виду, Платон Фомич?

— Ёжик стриженый! Кота, конечно! Ну и бестолковый же ты, Светозар!

Овечкин опешил, но не подал виду.

— Похоже, что без задней мысли… — согласился он, но тут же засомневался: — То есть как это?..

3

На обратном пути Овечкин загрустил, замкнулся в себе и молчал будто язык проглотил; ему очень хотелось есть. Милосердов, скучая, решил развеселить молодого человека.