Чёртов палец

Крюков Владимир

Стоит ли удивляться тому, что княгиня не смогла обойти вниманием и политику, столь занимавшую в последнее время многие петербургские умы. И хотя политика была делом скользким и в каком-то градусе опасным, мода на либерализм и даже, в известной мере, социализм так широко распространилась среди части интеллигенции и аристократии, что остаться в стороне Софья Григорьевна никак не могла. Поэтому в ближайшие планы княгини входило приглашать к себе — для непринуждённых бесед за лёгкой закуской и рюмочкой коньяка или ликёра — членов Государственной думы и лидеров политических партий. «Пусть себе выпускают пар в моей гостиной, — объясняла она свои намерения друзьям и знакомым, — лишь бы не взорвали Россию!» Коротко говоря, Софья Григорьевна была особой энергичной и деятельной, чего нельзя было сказать о её муже, человеке государственном и слишком занятом своей службой,

чтобы вникать в затеи жены. Стоит добавить, что свойственные княгине грация и манеры потомственной аристократки, и в особенности её ещё не потухшая красота, привлекали в дом Ветлугиных не только петербургский бомонд, но и более разночинную и демократическую публику и не могли не способствовать успеху её предприятий.

Между тем на этот один из первых устроенных княгиней литературных журфиксов пришла всего лишь одна знаменитость. Ею была дама невысокого роста, облачённая во всё чёрное. Даже голову этой госпожи покрывала чёрная шаль. Тёмные тени, намазанные вокруг глаз, и ярко накрашенные лиловой помадой губы придавали даме мистический, если не сказать загробный, вид. Привезенный поэтессой тапёр ловко заполнял паузы между стихами виртуозными фортепьянными пассажами. Подобно древнему рапсоду, увлечённому до самозабвения вдохновенной рецитацией, она декламировала нараспев, закатывая глаза, заламывая руки, и не выговаривала, а выдыхала свои вирши:

Зажги меня! Зажги-и-и! Не жди! До боли жги-и-и! Хочу сгореть до зги-и-и, До ада, до тоски-и-и!

В гостиной Навроцкий заметил ещё двух молодых поэтов. Горделиво приподнятые подбородки, свободные позы и некоторые детали туалета не оставляли сомнений в принадлежности их к этому виду творчества. По-видимому, они уже закончили свои выступления, и князь не мог заключить, сколь щедро Эрато одарила этих юношей, однако кургузые их сюртуки, мятые галстуки и не совсем свежие воротнички рубашек намекали на то, что если не муза, то уж издатели-то явно поскупились.

— Господа, позвольте узнать, по ком эта дама носит траур? — обратился к ним Навроцкий.

— По потерянной девичьей чести, — ответил один из молодых людей, надменно скривив рот, и, заметив немое удивление князя, снисходительно и в то же время насмешливо добавил: — Как можно об этом не знать? Об этом говорит весь Петербург!

Навроцкий подумал, что у этих молодых людей, верно, есть какой-то свой, неизвестный ему, Петербург, и, сев в сторонке на свободный стул, принялся слушать даму в трауре. Тем временем поэтесса, и душой и телом отдавшись декламации, довела себя до весьма высокой степени экзальтации: её щёки превратились в два абрикоса с пунцовыми боками, из глаз, смывая краску, потекли неподдельные слёзы, и вся она как-то странно вздрагивала. Заключалась ли причина подобного возбуждения в повышенной эмоциональности дамы, привычке употреблять морфий или в заурядном пристрастии к какому-нибудь алкогольному напитку вроде абсента, князю трудно было судить, но последнее предположение казалось ему наиболее правдоподобным.

Из перешёптывания присутствующих он понял, что ждали Александра Блока, но, к большому сожалению гостей и хозяйки, модный поэт так и не появился. Когда поэтическая часть вечера была закончена, княгиня пригласила желающих участвовать в спиритическом сеансе. Несколько любителей потустороннего прошли в соседнюю комнату, где приготовленный для них гладкий овальный стол с кабалистическим письмом многообещающе поблескивал под хрустальной электрической люстрой, готовой в любую минуту уступить свои обязанности хотя и немощному по сравнению с ней, но умудрённому опытом и располагающему к метафизике канделябру. Софья Григорьевна вежливо, с соответствующей важности момента интонацией в голосе попросила гостей не шуметь, ибо для удачного сеанса необходимы были полная тишина и сосредоточенность внимания, и после этого призыва к сознательности присоединилась к остальным спиритам, плотно притворив за собой дверь. Скептики остались в гостиной, приверженцы винта и покера поспешили занять места за карточными столами, другие же собрались уходить. Анна Фёдоровна, взяв на себя обязанности хозяйки, распорядилась принести чаю и, подступив к князю, предложила ему пройти с ней в её комнаты.

2

Следуя за Анной Фёдоровной, Навроцкий обдумывал предстоящий разговор. Он уже давно чувствовал необходимость какого-то объяснения с нею, но наступил

ли для этого подходящий момент? Что ей сказать? Что он полюбил её? Готов ли он к такому объяснению?

Когда, весь терзаемый сомнениями, Навроцкий вошёл за княжной в её просторный, обставленный светлой мебелью будуар и рассеянно обвёл его взглядом, он, к удивлению своему, обнаружил, что они с Анной Федоровной здесь не одни. У окна, с папиросой, картинно зажатой между указательным и средним пальцем, стоял красавец, богач, известный в Петербурге авиатор и авантюрист поручик Константин Казимирович Маевский, двоюродный брат Анны Федоровны. По выражению его умных и красивых глаз, с любопытством смотревших на князя из-за струйки папиросного дыма, Навроцкий догадался, что поручик их ждал.

Князь не был знаком с Маевским лично, но видел его на балах у графини Дубновой и был немало о нём наслышан. Говорили, что Маевский совершил путешествие на яхте вокруг Африки, летал на воздушном шаре над Египтом и участвовал во множестве автомобильных гонок, пока не сломал ногу, из-за чего слегка прихрамывает. Последнее увлечение Маевского — аэропланы — сделало его чрезвычайно популярным в среде эмансипированных петербургских дам, многие из которых, потеряв голову и забыв про страх, записывались к поручику в очередь, чтобы хоть чуточку попарить с ним в сером петербургском небе на восхитительной крылатой машине. Богатство же, мужская, без смазливости, красота Маевского, его холостяцкий статус делали этого баловня судьбы неотразимым в глазах женщин, и многие аристократки с удивительной лёгкостью готовы были простить ему единственный недостаток — отсутствие дворянского звания (мать Константина Казимировича, потомственная дворянка, вышла замуж по любви за купца, только основательный достаток которого и смог заткнуть рты её родне, хором восклицавшей: «Как же это можно — влюбиться в купчишку, в торгаша!»), лишь бы заполучить его в мужья. Грандиозный успех у женщин сделал Маевского крайне самоуверенным и в отношениях с мужчинами, которые втайне ему завидовали и старались держать своих жён на безопасном от него расстоянии. Впрочем, самоуверенность поручика покоилась не только на таком довольно зыбком и ненадёжном основании, как благосклонность петербургских дам и девиц, но имела под собой и более солидную опору. Унаследовав от отца значительный капитал и жёсткую хватку дельца, Константин Маевский, привыкший жить на широкую ногу и ни в чём себе не отказывать, умел вместе с тем не только не растрачивать полученное наследство, но и постоянно умножать его. Это качество, разумеется, не умаляло его славы.

Представив Навроцкого и кузена друг другу и дав им возможность обменяться дежурными фразами, Анна Фёдоровна деликатно отошла в сторонку и, усевшись на канапе в дальнем углу будуара, принялась рассматривать модные журналы.

— Хочу предложить вам выгодную сделку, — сказал Маевский, приступая к делу, по которому и ожидал князя. — Несколько лиц, предпочитающих оставаться пока в тени, намерены приобрести ветку железной дороги до Больших Порогов. Сейчас этой веткой владеет купец Дерюгин, но у нас имеются сведения, что в Министерстве путей сообщения вынашивается план её приобретения и соединения с основной дорогой. Завладев веткой, мы сможем вскоре продать её казне в два раза дороже. Это не составит никакого труда: казна за деньгами не постоит.

— Вы думаете, Дерюгин её продаст? — спросил Навроцкий. Предложение Маевского показалось ему сомнительным, но деловая жилка в нём всё-таки шевельнулась.

— Он уже давно желает её продать, но он ничего не знает о планах казны, а мы знаем. Дело это обделывать нужно быстро, поскольку рано или поздно сведения эти выйдут из министерства наружу, и уж тогда-то Дерюгин дорогу нам не продаст.

Маевский говорил быстро, почти скороговоркой.

— Зачем же казне понадобилась эта ветвь? Это дорога сугубо местного значения, — сказал князь.

— Общественная польза. Вдоль этой дорога строится много дач. Кроме того, линию эту хотят дотянуть до Орлова, а там одна весьма влиятельная и приближённая ко двору особа недавно получила в наследство большое имение, которое намерена нарезать на участки и продать под дачи.

— И что же вы предлагаете мне?

— Я предлагаю вам дать нам деньги, то есть стать нашим союзником и компаньоном. Нам недостаёт трёхсот пятидесяти тысяч рублей. Это, заметьте, существенная часть всей суммы, так как дорогу Дерюгин намеревался продать за миллион. Заковырка, однако, в том, что в данный момент у нас нет в наличии этих денег. А вы, князь, кажется, ищете, куда бы вам пристроить свои капиталы, не так ли? Вот вам и карты в руки.