Чертова Мельница
Шрифт:
Никто пока что не проявлял поползновений изловить гончака редкой породы, за которого господин управитель обещал кучу деньжищ, никто не тыкал пальцем, не орал: «Лопни мои глаза, да это ж та самая псина, за которую награда обещана!» То ли Сувайн и Одо отказались по размышлении от этой идеи, то ли известие о сбежавшем гончаке еще не успело широко распространиться…
Поразмышляв, он понял, почему ему здесь так спокойно.
В этом городишке-деревне не было праздных. В пыли у ворот и заборов играли, возились вовсе уж маленькие дети, лет до шести — а те, кто постарше, Сварог уже насмотрелся, работали в садах и на огородах наравне со взрослыми. Судя по всему, здесь наступила страда: на огородах дергали морковь, лук и репу,
В большом городе пришлось бы гораздо хуже: в центр вообще соваться бы не стоило, поскольку там вовсю орудуют собачники, а на окраинах хватает других опасностей: ватаги уличных мальчишек, пьянчуги у кабаков, гужевавшиеся там уже с рассветом, да просто мелкая шпана, которой ничего не стоит за неимением другого развлечения пришибить собаку кирпичом. И, наконец, аптекарские подмастерья, рыщущие в поисках собачьего жира.
Черт побери, каким необычным предстает мир с точки зрения собаки — то есть обращенного в собаку человека, в отличие от собаки способного размышлять и анализировать…
Жажды он не испытывал, ручейков здесь хватало (судя по всему, за ними здесь тщательно следили, создав подобие оросительной системы, крайне необходимой садоводам и огородникам — иные были обложены камнем и прямизной напоминали скорее искусственные каналы).
Гораздо хуже обстояло с урчащим от голода брюхом. Вот уж поистине кишка за кишку заходит… И, что самое унылое, отовсюду плывут с кухонь аппетитнейшие запахи, главным образом самых незатейливых кушаний, но и они голодному представляются яствами с королевского стола… А вот это низкое длинное зданьице без окон — несомненная коптильня, оттуда идут вовсе уж упоительные ароматы… Сварог побыстрее пробежал мимо, захлебываясь слюной и старательно ее глотая: нельзя распускать слюни, а то примут, чего доброго, за бешеного и всерьез возьмутся истреблять, не подозревая, что играют на руку Сувайну с компанией…
Вскоре ему неожиданно повезло. Он оказался возле дымившего трубой домика, который, судя по запахам, был пекарней — волшебные благоухания свежего хлеба…
— Эй ты! Фью-фью!
Сварог повернулся в ту сторону, из осторожности не приближаясь. На крыльце появился здоровяк в белой блузе до колен и белых полотняных портках, усыпанный мукой так, что гадать о его профессии не приходилось. Он снова почмокал Сварогу, посвистел. Сварог помахал хвостом — что у него получилось как-то само собой, словно всю жизнь тем и занимался.
— Жрать будешь? Все равно выкидывать…
Пекарь продемонстрировал ему ковригу хлеба изрядных размеров, крепко, местами до черноты подгоревшую с одного бока. Словно боясь, что именно его заподозрят в подобном промахе, пробурчал:
— Подмастерье косорукий, остолоп… Будешь?
Ожесточенно виляя хвостом, Сварог изобразил самый живой интерес. Пекарь бросил ему ковригу, зевнул и направился в дом, проворчав напоследок:
— Хур Симаргл…
Цепко ухватив нежданный подарок судьбы, Сварог припустил прочь, найдя укромный уголок за колодцем, улегся там, зажал ковригу передними лапами и смолотил в два счета не брезгуя подгоревшими корками. На душе моментально стало веселее, а в животе больше не урчало.
А вот это обязательно надо учесть, подумал он. «Хур Симаргл». Для приверженцев Крылатого Пса благое дело — накормить бесприютную собаку. Пекарь, правда, сработал по принципу «На тебе, боже, что самим негоже», но это уже другой вопрос… Вряд ли он единственный здесь приверженец Симаргла, должны быть и другие, вот их-то и следует держаться, эти ни за что не обидят, а уж кусок обязательно подкинут. Только как же их вычислить? Далеко
— А это повод для стихов! — раздался рядом хмельной голос. — Счастливей пес, жующий подгорелую ковригу… Чем кто-то там… Ну, это потом придумается… Насколько же счастливей псина, тварь, жуя ковригу… Ну так как-то…
Сварог вышел из-за колодца и настороженно уставился на индивидуума, явно настроенного с ним общаться.
Предельно странный был индивидуум. Во-первых, первый праздношатающийся, которого Сварог тут увидел за все утро, да вдобавок изрядно пьяный. Во-вторых, одет он был не как градский обыватель, как член Сословия Совы, объединяющего ученых, книжников, книготорговцев и учителей: классический плащ особого фасона с пелериной, круглый берет с серебряным изображением совы. Вот только плащ жутко замызган — удачнее слова и не подберешь — а из двух серебряных блях на воротнике с изображением книги и пера осталась только одна (цепочка, коей положено бляхи соединять, вовсе куда-то испарилась). Берет тоже выглядит так, словно им не далее как полчаса назад старательно чистили сапоги, потемневшая, сто лет не начищавшаяся серебряная сова красуется на нем не прямо, а завалившись чуть ли не на девяносто градусов. Лет сорока, пропитая небритая физиономия с реденькими усишками, подбородок в свежих ссадинах — ага, приложился где-то…
«Круто», — подумал Сварог не без веселости. Конечно, и члены иного Высокого Сословия порой оказываются на самом дне жизни, что Сварог во времена своих прошлых странствий наблюдал неоднократно — но и в этом случае они, как правило, до последнего пытаются держать некоторый фасон, задирая нос перед «простонародьем». Настолько опустившегося представителя Сословия Совы Сварог узрел впервые в жизни…
— Я вижу, ты счастлив, четвероногий! — патетически воскликнул пьяный. — И я счастлив! Я обязательно напишу стихи, где поставлю наше счастье выше дурацкого счастья набитых золотом и живущих правильно (он покривился в брезгливой усмешке) скучнейших двуногих… Жвачные! — возопил он с внезапной яростью. — Животные! Лишь ты да я по-настоящему свободны… вот только, тварь кудлатая, ты не сможешь оценить ни степень своей свободы, ни гениальность моего стиха, который я после встречи с тобой обязательно напишу… Неразумная ты тварь…
Не стоило с ним оставаться далее — пьяные, как известно, подвержены резкой смене настроения. Сейчас благодушен, а через минуту, чего доброго, начнет с доской гоняться — вон там как раз валяется короткая, обломанная доска. Поэтому Сварог, помахивая хвостом, бочком-бочком отодвинулся, а оказавшись достаточно далеко, припустил прочь по улице, не бегом, но рысью… За спиной еще долго раздавалось занудное, патетическое бормотанье — очевидно, поэтическая декламация. Интересно, чем такой субъект может заработать здесь себе на жизнь? Вероятнее всего, как и в огородах — сочиняя разные петиции и ходатайства неграмотному народу…
Сварог пошел медленнее, по-прежнему игнорируемый окружающими — но это и хорошо, это просто великолепно… Стоп!
Он шарахнулся за угол, укрывшись за очередным колодцем — солидным, каменным, с жестяной крашеной крышей — осторожненько выглянул.
Да, подозрительно… По улице проехал верховой — очень медленно, практически шагом, хотя конь под ним был великолепный и мог показать неплохой аллюр. Самый обычный человек средних лет, с усами на военный манер, вот только одет не по-обычному: зеленый кафтан со шнуровкой на груди вместо пуговиц, кожаная каталана, по тулье повязанная шнурком с нанизанными на него неизвестно чьими клыками. На боку — скрамасакс с черной рукоятью, за пояс заткнут пистолет. Встречные с ним раскланиваются — без лишней почтительности, как с ровней, он кивает в ответ всякий раз. И все бы ничего, но глаза у него так и бегают в обе стороны, и тут уж никакой ошибки быть не может: высмотрень… Примерно такого облика молодчики и ворвались вчера в дом…