Чертово колесо
Шрифт:
— Вам лучше знать, — с ужасом прошептал Кока, слыша только страшные три звука, звенящие молотом по серпу: «К! Г! Б!» — и мало что понимая в ломаной речи странного брюнета.
— Я не местный, бана, городу не знаю. В садику посидим, ара? Можно назвать мне Хачик, — забирая со стойки лист с начатой биографией, сказал лейтенант и спрятал бумагу в портфель.
«Не местный? В садику? Ара? Хачик? Он что, больной? Или это я свихнулся?» — думал Кока, в оцепенении спускаясь по щербатым ступеням военкомата. Но на улице никто не поволок его в «воронок»,
Кока направился в скверик. По дороге он осмелел и стал прислушиваться к своему словоохотливому спутнику, который раскатывал «р» так звонко и крепко, что прохожие оборачивались вслед, а на его хриплое «х» уличные собаки отзывались настороженным урчаньем. Выяснилось, что Хачик — сын генерала армянского КГБ и попал в Тбилиси по «обмену»: закавказские кагебешные тузы, державшие сыновей при себе в своих ведомствах, устав от нареканий Москвы в кумовстве, решили перехитрить Кремль и перетасовать детишек по Закавказью, предварительно, конечно, договорившись с коллегами о «присмотре». Присмотр должен быть обоюдным и строгим: я слежу за твоим, а ты — за моим… иначе твой у меня в заложниках, как и мой — у тебя… И если мой не будет делать карьеру, то и твоему далеко не пойти. Словом, погон за погон, медаль за медаль.
Вот Хачатур прибыл по такому обмену и разворачивает теперь оперативную работу, которая ему и «в гроб не нада». И пусть Кока не думает, что он плохой человек, он просто выполняет задание.
— А что буду поделать, брат-джан? Жить надо, ара? Мою отцу — генерал-майор! Я поработать буду, что ли?.. Ереване ничего не сделал, эли, в отделу с проституция фрукту ел и с бабам Севан машин ехал… А тут поручений дают, эли, меня это надо, ара?
— А я-то тут при чем? — удивился Кока. Первый холодок страха отпустил, и он начал что-то соображать.
— Э, ты туда-сюда ходишь, Францию живешь. Что люди говорят?
— А что они говорят? Бардак, говорят, кругом, беспредел, перестройка и всякая дрянь, — осмелел Кока.
— Это да, бана, а еще? Разный партий, подполий, листовки, эли. Шеварднадзе хотит убивать.
— Его уже давно собираются замочить, — ответил Кока, устраиваясь на скамейке и понимая, что этот болван Хачик не очень опасен. Был бы опасен — такие глупые вопросы не задавал бы.
Хачик тем временем сообщил, что Кока, если решит с ними сотрудничать, может иметь с этого гешефта много плюсов: путевки, билеты, командировки всякие.
— Мы нашу людю поддержка даем, ара! В беду не бросим! Все, что надо, эли! Ты — нам, мы — вас! Можем, да!
Кока резонно отвечал, что, в отличие от Хачика, родился в Тбилиси, всех знает и путевки с билетами может доставать и сам, были бы деньги. А вот зачем его заставили автобиографию писать?.. И положили потом в портфель?..
— Я ее все равно не подписал! — окончательно пришел он, вспоминая, что по фильмам и книгам стукачи обязательно должны писать автобиографии и подписываться.
Хачик досадливо махнул рукой:
— А, этот ерунду! — и простодушно
Но Кока упорно отвечал, что ничего не собирается делать, пока Хачик не вернет ему автобиографию.
— Ара, этот мелочь. Если ты так хочется, — неожиданно быстро согласился тот, достал лист, картинно сжег его и посмотрел на Коку бараньими глазами. — Ладно, бана. Я вижу, ты взволновал… Думай спокойно, эли. А еще больше лучше — пиши на бумагу. А я звоню через пара день. Сейчас собак кушать надо. Иду, да. Мы подружим, брат.
Кока ошалело пожал его вялую ладонь («каких собак он хочет кушать?») и, глядя вслед толстозадой фигуре, пытался понять, что этому косноязычному психу от него нужно. Но, главное, в армию его не забривают и паспорта не отнимают. По дороге домой он купил две бутылки вина, а за обедом поведал бабушке о странном визитере.
Бабушка задумчиво допила вино из хрустального бокала и утерлась хрустящей салфеткой:
— Скажи этому молодому человеку, что я тебе не разрешаю с ним общаться. Этого вполне достаточно.
— Ты? — удивился Кока. — Не разрешаешь?
— Да, я. Им запрещена вербовка молодежи, я точно знаю. Сейчас не тридцать седьмой год.
— Знаешь? Откуда?
— От верблюда, — вспылила бабушка. — Слушай старого человека! Не забудь, кто был мой второй муж! Когда этот Хачатур еще раз позвонит и назначит встречу, то пойди и скажи ему, что бабушка не разрешает тебе служить в КГБ. И дальше сворачивай разговор на футбол, на погоду, на кино, на вино, на домино… А лучше всего на женщин — мол, ничего, кроме этого, в голове нет. Ни в коем случае ничего не подписывай! Или пусть он мне позвонит, а я уж скажу ему, что следует. Я в свое время к Берии ходила, не побоялась, а этого сморчка испугаюсь?
— И что, видела Берию?
— Нет, не застала дома. С его женой, Ниной Гегечкори, поговорила. Нина была нашей дальней родственницей по папиной линии. И Лаврентий все сделал. Он тоже был не дурак, родственников не обижал. А так, конечно, хам, подонок и подлец, вроде своего хозяина, жалкого плебея Джугаева! Да и другие не лучше.
Хачик позвонил через день. Кока важно сообщил слово в слово, что бабушка запрещает ему подобные контакты. Услышав это, Хачик забеспокоился:
— Зачем, ара, ты такой плохой вещ делал?..
— Я привык советоваться в серьезных делах со старшими. Если ты своих родных уважаешь, то и я своих не меньше, — ответил Кока. — У нас с этим строго!
— У нас тоже, эли, — со вздохом согласился Хачик сникшим голосом и предложил еще раз встретиться, где-нибудь посидеть: — Чисто человечески. Скучно. По сто грамм выпиваться охота, ара.
— По сто грамм можно, — ответил Кока.
Их первая и последняя оперативная стыковка проходила в хинкальной напротив Кашветской церкви. Ели кебабы, жареную корейку, хинкали, пили водку, глазели в окно. Хачик пытался завести разговор о покушениях, подпольях и листовках, но Кока останавливал его: