Честь самурая
Шрифт:
На обратном пути они столкнулись с Нобуо, который выехал из Киёсу значительно позже во главе всего своего войска. Нобуо в недоумении уставился на Иэясу, не в силах понять, почему тот решил вернуться.
— Ложная тревога? В Инуяме все в порядке? — спросил он.
Прежде чем Иэясу успел ответить простодушному Нобуо, его люди разразились хохотом. Поэтому, объясняя Нобуо истинное положение дел, Иэясу старался говорить как можно учтивей. Однако Нобуо, выслушав рассказ, был совершенно подавлен. Иэясу, поехав рядом с Нобуо, принялся утешать его.
— Не стоит сокрушаться. Мы потерпели поражение здесь. Хидэёси потерпит
Давным-давно Хидэёси выступил с предложением Нобунаге перебраться из Киёсу в Комаки. Комаки являл собою всего лишь округлый холм высотой в двести восемьдесят сяку, но он возвышался над долиной и был на редкость удачной опорой для броска в любом направлении. В предстоящей войне в долине Овари — Мино Комаки, надлежаще укрепленный, мог сдержать натиск западного войска и давал равно прекрасные возможности для нападения и обороны.
Сейчас у Иэясу не было времени растолковывать тонкости этому простаку. Он отвернулся от Нобуо и, обратившись к своим людям, приказал:
— Начинайте возводить укрепления на холме Комаки. Приступайте немедленно.
Отдав распоряжение, он вновь подъехал к Нобуо и на всем обратном пути в Киёсу развлекал и утешал его непринужденной беседой.
В те дни всем казалось, будто Хидэёси в крепости Осака, тогда как на самом деле он пребывал в крепости Сакамото, куда приехал на тринадцатый день третьего месяца — тот самый день, когда Иэясу встретился с Нобуо в Киёсу. Подобная скрытность была ему, впрочем, несвойственна.
Иэясу перешел от слов к делу, во исполнение своего замысла перебравшись из Хамамацу в Окадзаки, а затем в Киёсу. Хидэёси, привыкший удивлять стремительностью своих действий, на сей раз никуда не спешил. Во всяком случае, так могло показаться со стороны.
— Эй, кто-нибудь, ко мне! Где оруженосцы? — Голос самого князя звучал, как всегда, властно.
Мальчики, беззаботно резвившиеся у себя в покоях, быстро припрятали игру сугороку, которой забавлялись всякую свободную минуту. Один из них, тринадцатилетний Набэмару, со всех ног пустился в княжеские покои. Хидэёси в нетерпении хлопал в ладоши, но никто не являлся.
Он вышел на открытую площадку. Сквозь крепостные ворота было видно, как мчится из города в крепость Сакиги. Когда за спиной Хидэёси послышались торопливые шаги, он, не оборачиваясь, призвал Сакити к себе.
Войдя, Сакити опустился на колени.
Выслушав донесение о ходе дел в крепости Осака, Хидэёси спросил:
— А как Тятя? Все ли хорошо у нее и ее сестер?
На мгновение Сакити замешкался с ответом, делая вид, будто ничего не знает. Ответить сразу означало вызвать у Хидэёси подозрения («Этот проныра Сакити все разнюхал») и поставить его в неловкое положение. Стоило Хидэёси задать вопрос о Тяте, как высокомерное выражение исчезло с его лица, краска залила щеки, всем своим видом он выказал нетерпеливое ожидание. Заметив это, Сакити внутренне улыбнулся, но виду не подал.
После падения Китаносё Хидэёси стал заботиться о трех дочерях Оити как о своих родных. При возведении крепости Осака он предусмотрел для них отдельные, небольшие, чрезвычайно красивые покои. Время от времени он наведывался к сестрам и играл с ними — словно они были тремя редкими птичками в золотой клетке.
— Чему ты улыбаешься? —
Но ему самому вдруг стало весело. Это не укрылось от взгляда Сакити.
— Простите, мой господин. Я был озабочен другими поручениями и покинул Осаку, не повидав сестер.
— Вот как? Что ж, ладно. — Хидэёси резко переменил беседу. — О чем болтают сейчас на берегах реки Ёдо и в Киото? Что ты узнал, пока ездил по стране?
Выслушивая прибывавших издалека гонцов, Хидэёси всякий раз задавал этот вопрос.
— Всюду, где я бывал, только и говорят о грядущей войне.
Из расспросов о настроениях в Киото и в Осаке Хидэёси узнал, что никто не верит, будто предстоящая война вспыхнет между ним и сыном Нобунаги. Люди были убеждены, что соперниками окажутся Хидэёси и Иэясу. После гибели Нобунаги многим казалось, будто Хидэёси удалось навязать всем князьям прочный мир, но вновь страна оказалась рассечена пополам, и сердца жителей трепетали в ожидании новой большой войны, которая наверняка не обойдет стороной ни одну из провинций.
Сакити ушел. Сразу после его ухода явились двое помощников Нивы Нагахидэ. Это были военачальники Канамори Кинго и Хатия Ёритака. Хидэёси прилагал большие усилия заполучить в союзники Ниву. Он осознавал, какую серьезную опасность составит переход Нивы в стан врага. Дело не ограничилось бы потерей многочисленного и сильного войска. Переход Нивы на сторону врага показал бы народу, что правда на стороне Нобуо и Иэясу. Среди старших соратников покойного Нобунаги Нива был вторым по старшинству, уступая в этом отношении только Кацуиэ, и слыл человеком не только могущественным, но и чрезвычайно надежным и справедливым.
Было понятно: Нобуо и Иэясу готовы пообещать Ниве все, что угодно, лишь бы перетянуть его на свою сторону. Могло быть и так: разгадав замысел Хидэёси, Нива прислал к нему Канамори и Хатию как залог грядущей помощи с севера. Хидэёси это пришлось по душе, но окончательно успокаиваться было рано.
Вечером один за другим прибыли трое гонцов с докладом положении дел в провинции Исэ. Хидэёси прочитал письма и расспросил гонцов, затем надиктовал ответы, которые предстояло доставить, добавил кое-что на словах и отправился ужинать.
В углу комнаты стояла большая ширма. На двух ее створках золотой краской была начертана карта страны. Хидэёси, бросив взгляд на карту, осведомился у приближенных:
— Какие новости из Этидзэна? Что слышно о гонце, которого я направил в клан Уэсуги?
Пока люди князя бормотали невнятные извинения, ссылаясь на далекое расстояние, Хидэёси подсчитывал что-то на пальцах. Он послал гонцов к Кисо и к Сатакэ. Всю страну, изображенную на карте у него перед глазами, окутывала густая сеть его хитроумных замыслов и намерений. В глубине души Хидэёси считал войну не единственным, а всего лишь последним средством достижения своих целей. Но к искусству переговоров он относился как к искусству управления боем — признавал, но не любил. Вовсе не от слабости своих воинских сил прибегал он к хитрым словам и речам. Наоборот, сила оружия и готовность нанести удар только подкрепляли силу словесных убеждений князя. Но в противостоянии с Иэясу дипломатическое искусство было бессильно. Никому ничего не сказав, Хидэёси задолго до того, как вражда сделалась непримиримой, отправил князю, восседавшему в Хамамацу, следующее послание: