Честь самурая
Шрифт:
Когда-нибудь… да, в будущем… Каждый раз, переживая удивление или ужас, Хиёси повторял эти слова, как паломник молитву.
Он вновь отправился в странствия, как бродячий пес, не зная, куда и зачем. Тэнрю широко разлилась, и, оказавшись вдали от человеческого жилья, Хиёси едва не расплакался от одиночества и страха перед неведомой судьбой. Но природа — ни звездное небо, ни глубокая река — не послала ему никакого знамения.
ГЛУПЫЙ КНЯЗЬ
— Прошу прощения! — Голос прозвучал дважды.
Отовака,
— Кто там?
— Это я! — Голос доносился из-за живой изгороди, где усики вьюнка обвивали листья и колючки китайского апельсина.
С веранды Отовака мог разглядеть только то, что кто-то стоит по ту сторону изгороди. Он вышел на веранду:
— Кто это? Если у тебя дело, так ступай через главные ворота.
— Они заперты.
Отовака вгляделся попристальней и радостно воскликнул:
— Обезьяна! Сын Яэмона, точно?
— Да.
— Почему ты не назвал своего имени? Скулишь, как собака.
— Главные ворота заперты, а когда я подошел сюда, то увидел, что ты спишь. Ты заворочался, и я решил еще раз окликнуть тебя.
— Нечего было церемониться. Жена, наверно, заперла ворота. Она пошла в лавку. Сейчас отопру.
Хиёси помыл ноги и вошел в дом, и Отовака пристально уставился на него:
— Где ты пропадал? Мы встретились с тобой на дороге два года назад. Никто не знает, жив ли ты. Твоя мать исстрадалась. Ты дал ей знать о себе?
— Нет еще.
— А дома был?
— Заглянул ненадолго, прежде чем сюда направиться.
— И не показался матери на глаза, а?
— Я вообще-то украдкой пробрался домой прошлой ночью. Мать и сестра спали. Я только взглянул на них и поспешил сюда.
— Чудной ты все же! Это ведь твой родной дом! Почему не сообщил близким, что жив и здоров? Как они бы обрадовались!
— Я очень хотел повидать их, но, уходя из дома, я поклялся, что не вернусь, пока не добьюсь чего-то в жизни. Ничего путного из меня не вышло, и я не хочу попадаться на глаза отчиму.
Отовака оглядел Хиёси с головы до ног. Белая хлопковая одежда на нем почернела от пыли, дождя и росы. Грязные волосы и темные от загара впалые щеки дополняли картину крайней нужды и изнурения.
— А чем зарабатываешь на жизнь?
— Продаю иголки.
— Ни у кого не служишь?
— Служил у нескольких самураев, не самых высокородных, но…
— Ну, понятно. Тебе, по обыкновению, все быстро надоело. А сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— Уродился дурачком, так ничего не попишешь, только не переигрывай, изображая простака. Всему есть предел. У дураков и терпение дурацкое, они все вынесут, но ты не таков, да и проделки у тебя иного свойства. Нечего удивляться, что мать горюет, а отчим сердится. Обезьяна! Чем же ты намерен заняться в этой жизни?
Отовака бранил Хиёси за легкомыслие, но в душе жалел юношу. Он был близким другом покойного Яэмона и хорошо знал, как жестоко относится Тикуами к пасынку и к падчерице. Отовака молился,
Вскоре вернулась жена Отоваки. Она заступилась за Хиёси:
— Он — сын Онаки, а не твой. Зачем ты его ругаешь? Время попусту теряешь. Мне жаль мальчика. — Она достала арбуз, охлажденный в колодце, и угостила Хиёси. — Ему только семнадцать. Совсем несмышленыш! Вспомни себя в этом возрасте. Тебе уже за сорок, а ты по-прежнему пеший воин. Не самый подходящий пример для подражания.
— Уймись, — обиделся Отовака. — Я не хочу, чтобы молодые люди прожили, как я, вот я и учу их уму-разуму. После церемонии совершеннолетия они только на словах считаются взрослыми, но в семнадцать пора быть настоящим мужчиной. Вот, к примеру, наш господин, князь Нобунага, да простит он мою неучтивость. Сколько ему лет, по-вашему?
Отовака начал рассказывать о князе, но быстро сменил тему разговора, боясь, видимо, поругаться с женой.
— Ах да! Завтра утром мы отправимся на охоту с князем. На обратном пути переправимся через реку Сёнаи — кто верхом, кто вплавь. Так что приготовь шнур к доспехам и соломенные сандалии.
Хиёси, до сих пор сидевший с поникшей головой, посмотрел на воина:
— Прости меня, мой господин.
— Что за церемонии в моем доме?
— Князь Нобунага занят только плаванием да охотой?
— Да простят меня Небеса, но он на редкость никчемный человек.
— И злобного нрава?
— Да, хотя порой бывает учтивым.
— По всей стране о нем идет дурная молва.
— Вот как? Полагаю, врагам не за что любить нашего господина. Они боятся его.
— Простите, что побеспокоил в выходной день, — сказал Хиёси, внезапно поднявшись на ноги.
— Куда это ты заторопился? Переночуй у нас! Или я тебя обидел?
— Нет.
— Не стану задерживать тебя, если такая срочность. Почему бы тебе не зайти к матери?
— Обязательно. Прямиком отправлюсь в Накамуру.
— Вот и хорошо.
Отовака проводил Хиёси до ворот и посмотрел, куда тот направился. Сердцем он чувствовал что-то неладное.
Хиёси не пошел в Накамуру. Где же он нашел ночлег? Возможно, улегся у дороги или под деревьями возле храма. Деньги, полученные от Мацуситы Кахэя, он прошлой ночью подсунул матери и сестре. Летние ночи коротки, и он недолго ждал рассвета.
С утра пораньше он вышел из деревни Касугаи и двинулся по направлению к Бивадзиме. Шел он медленно, перекусывая на ходу. У него было в запасе несколько рисовых колобков, завернутых в листья лотоса. Что он будет есть потом, не имея денег?
Вообще-то еду можно раздобыть повсюду. Не зря она считается даром, ниспосланным нам Небесами. Хиёси, во всяком случае, верил в это. Благословение небесное нисходит на животных и птиц, а человеку предопределено зарабатывать пропитание в поте лица. Кто не работает, тот не ест. Человек, живущий ради насыщения желудка, существует понапрасну. Работай — и дары Небес придут сами собой. Словом, Хиёси ставил труд выше еды.