Честь
Шрифт:
Мачеха буквально исходила злобой.
– Пусть Бог обречет тебя на вечные муки! – восклицала она, обращаясь к воображаемой Хейди, которая мерещилась ей повсюду. Годами в душе этой женщины тлели обиды и разочарования: стыд от того, что она оказалась бесплодной и не оправдала надежд своего мужа, всю жизнь мечтавшего иметь сына, досада на свое бесконечное одиночество, нежелание заботиться о восьми чужих дочерях. Все это вспыхнуло теперь ослепительным огнем ненависти к сбежавшей падчерице.
Что касается Берзо, он, как ни странно, хранил молчание. Лишь глаза его ввалились еще
Зима выдалась суровой. Миновало четыре месяца. Ранней весной, под вечер, Хейди вернулась. Конечно, ей следовало бы прежде написать письмо и спросить, согласна ли семья принять ее. Но она поступила иначе. Она просто села в автобус, идущий в родную деревню. Ее фельдшер оказался трусом. Он обещал на ней жениться, но, стоило его семье выразить недовольство его решением, тут же пошел на попятный и бросил Хейди на произвол судьбы в большом незнакомом городе.
Хейди была унижена и растоптана. Она боялась возвращаться домой. Но больше идти ей было некуда. И она вернулась. Бесшумно проскользнула в открытую дверь. Ни Берзо, ни его жены дома не оказалось. Хейди встретили близнецы. Увидев ее, они запрыгали, завизжали от радости и закружились вокруг своей сестры-матери, словно планеты вокруг Солнца.
Хейди стала неузнаваемой. Робкой, замкнутой, молчаливой. Сжав колени и потупив взгляд, она сидела на краешке дивана, ощущая себя нежеланной гостьей в собственном доме.
Вскоре, согнувшись в три погибели под тяжестью мешка с овечьей шерстью, который несла на плечах, в дом ввалилась мачеха. На щеках ее горели красные пятна. Хейди она заметила не сразу, но вскоре почувствовала, что в комнате висит напряженная тишина. Близнецы смотрели на нее выжидающе.
– Что случилось? – спросила она. – Вы что, языки проглотили? Или их откусила кошка?
Едва успев договорить, она увидела падчерицу, замершую на уголке дивана. Беглянку. Бесстыдницу, растоптавшую семейную честь. Сбросив с плеч мешок, мачеха замерла, словно громом пораженная. Потом сделала шаг в сторону Хейди и пошевелила губами, словно сплюнула на пол.
Щеки девушки покрыла мертвенная бледность.
Вечером, когда все сестры собрались в доме, никто из страха перед мачехой не решился сказать Хейди хоть слово. Никто не предложил ей поесть или выпить чаю. Девочки и сами почти не ели. Растерянные, испуганные, они ждали возращения Берзо. Когда он вошел в дверь, домашние поняли: ему все известно. Услышав новость, он не стал спешить домой, потому что хотел узнать, что думают по этому поводу другие мужчины.
Хейди вскочила, подбежала к отцу и наклонилась, чтобы поцеловать его руку, но он отступил назад.
– У меня нет сыновей, – заговорил он громко, чтобы его слышали все. – Раньше я не мог понять, почему Аллах не послал мне ни одного сына. Теперь я все понял.
Сестры слушали затаив дыхание. Хейди понуро ссутулилась.
– Да, теперь я все понял, – повторил Берзо. – Будь у меня сын, я велел бы ему убить тебя и восстановить честь нашей семьи, которую ты вываляла в грязи. И твоему брату пришлось
Хейди не плакала, не рыдала, не умоляла о прощении. Она неотрывно смотрела на паука, плетущего паутину под подоконником, и молчала.
В звенящей тишине Берзо завершил свою речь:
– Сегодня я радуюсь, что у меня нет сына. Не думал, что мне когда-нибудь придется сказать это.
Вечером сестры расстелили на полу свои тюфяки, расплели косы и облачились во фланелевые ночные рубашки. Но никто не мог уснуть. Девочки старались расслышать, что говорят отец и мачеха, спорившие в соседней комнате, но слов было не разобрать. Хейди по-прежнему сидела на краешке дивана. Пимби тихонько встала.
– Куда ты? – шепотом спросила Джамиля.
– Она наверняка хочет есть.
– Ты что, с ума сошла? Папа и его жена еще не спят. Они тебе зададут.
Пимби в ответ лишь пожала плечами, на цыпочках пошла в кухню и вернулась с ломтем хлеба, куском сыра и кружкой воды. Под испуганным взглядом сестры она отнесла все это Хейди, которая приняла только воду.
На следующее утро Берзо сел завтракать позднее, чем обычно. Девочки молча ждали, пока он допьет чай и дожует лепешку.
– Я пойду в чайную, – сообщил он, избегая встречаться взглядом с кем-нибудь из дочерей.
Услышав это, Пимби поразилась. Отец не переступал порога чайной с того дня, как Хейди сбежала. Почему же теперь он снял с себя этот зарок?
– А мне что делать? Оставаться с ней под одной крышей? – проворчала мачеха.
– Ты знаешь, что делать, – отрезал Берзо.
Вскоре после его ухода мачеха, на широком лице которой застыло выражение мрачной решимости, велела им всем идти к соседям ткать ковры.
Сестры послушно надели пальто и ботинки. Пимби, охваченная тяжелым предчувствием, нарочно медлила. Она догадывалась: должно произойти что-то ужасное, но не представляла, что именно. Перед тем как уйти, она заметила, что мачеха достала большой круглый медный поднос, на котором обычно подавали еду, расстелила на полу праздничную скатерть и поставила на него поднос на деревянном основании. Пимби подумала было, что мачеха все же решила покормить Хейди, но тогда это будет странный завтрак. Без тарелок. Без воды. Без хлеба.
Хейди по-прежнему не двигалась, словно превратившись в соляную статую.
Последнее, что увидела Пимби: мачеха ставит на поднос котел. Ей отчаянно хотелось узнать, что в этом котле, и она пустила в ход хитрость.
– Кажется, я заболела, – сказала она. – Горло болит. Можно мне остаться дома?
Мачеха покачала головой:
– Отец приказал вам всем ткать ковры. Дома никто не останется. Я тоже пойду ткать.
Они отправились в дом по соседству и весь день ткали ковры. Узоры были им отлично знакомы: переплетения голубого и розового, коричневого и желтого. Пимби любила красить нитки. Для того чтобы окрасить их в красный цвет, нужна хна, в желтый – куркума, в коричневый – толченая ореховая скорлупа. Обмакивая пряжу в тазик с желто-оранжевым настоем медвяной росы, она рассказала сестре о том, что видела.