Честный акционер
Шрифт:
Сидящие за столом люди ободряюще заулыбались Берлину. Он улыбнулся в ответ:
— Да, друзья мои, я ошибся. Я был прав в своих подозрениях насчет порочности нашей судебной системы. Но я упустил из виду одно. Знаете что?
Борис Григорьевич посмотрел на гостей торжественным взглядом и сам ответил на свой вопрос:
— Я упустил из виду, что даже в этой варварской системе встречаются люди, которые не боятся пойти наперекор своим начальникам в стремлении добиться истины!
Судя по тому, что некоторые из дам незаметно поставили бокалы на стол, а
— Друзья мои! Мы уже выпили за меня. А теперь я хочу выпить за одного человека. Хотя… — Берлин задумчиво качнул головой. — Почему же за одного? Над этим делом трудились несколько человек. И все-таки главным во всем этом деле был один. Итак, я хочу поднять этот бокал за единственного честного, мужественного и неподкупного следователя во всей России. Имя его — Александр Борисович Турецкий! Благодаря этому человеку я не загремел по этапу, как декабристы или Радищев, а вернулся к вам! Вернулся в полном здравии и в отличном настроении. Выпьем за него! До дна!
— За Турецкого!
— За «важняка»!
— За честных ищеек!
Раздался звон бокалов, и гости немедленно отдали Турецкому должное обильными возлияниями. Меньше чем через минуту они забыли о его существовании и переключили свое внимание на угощения, которыми был уставлен праздничный стол.
Однако сам Берлин о Турецком не забыл.
— Прошу прощения, — извинился он перед гостями, выбрался из-за стола и вышел коридор.
С минуту он искал в памяти мобильника номер Турецкого, наконец нашел, нажал на кнопку вызова и приложил трубку к уху.
— Да, — рявкнул с того конца Турецкий.
— Александр Борисович, здравствуйте! Это Борис Берлин!
— Я понял.
— Александр Борисович, я звоню, чтобы еще раз поблагодарить вас за свое освобождение. Если бы не вы — париться бы мне на нарах до скончания века. Спасибо!
Турецкий немного помолчал, потом ответил — холодно и без всякой приязни:
— Не стоит благодарности. Вы сейчас где?
— Э-э… В ресторане. Я тут решил отпраздновать с друзьями свое освобождение. К тому же я завтра улетаю. Так что можно считать это прощальной вечеринкой.
— Значит, улетаете, — раздумчиво произнес Турецкий.
Берлин кивнул:
— Угу. Надоело, знаете ли, постоянно чувствовать себя преступником. А в нашей стране бизнесмену иначе нельзя. Как только он потеряет «страх», ему тут же напомнят — кто он, откуда и кому должен целовать руки. Так, как это случилось со мной.
— А вы не преувеличиваете?
Берлин усмехнулся и покачал головой:
— К сожалению, нет. Мой пример — не единичный. Храбровицкий вон до сих пор сидит за решеткой.
— Ну да, ну да, — рассеянно проговорил Турецкий. А потом вдруг спросил: — Куда собираетесь лететь? В Израиль?
— Да, — ответил Берлин. — Там у меня есть друзья и дальние родственники. Как говорится,
— А как насчет вашей коллекции картин?
— Что? — Берлин удивленно поднял брови: — А при чем тут моя коллекция?
— Вы забираете ее с собой?
— Разумеется. Но не сразу. Заберу ее в Тель-Авив через месяц-другой. А пока пусть побудет в Москве. Я уже оставил доверенность своему адвокату — Александру Андреевичу Добровольскому. Эта коллекция мне слишком дорога. И не только из-за денег, которые я в нее вложил. Это вопрос душевной привязанности, понимаете? Кстати, а почему вы про нее спросили?
— У вас есть охрана? — продолжил свой непонятный допрос Турецкий.
Борис Григорьевич провел ладонью по влажному лбу:
— Вы меня интригуете. Ну есть.
— Держите ее при себе, — сухо сказал Турецкий. — Постоянно. По крайней мере, до тех пор, пока не покинете Москву.
Ладонь Берлина, сжимающая трубку, вспотела.
— Да что случилось-то? — недоумевая, спросил он. — Мне что-то угрожает?
— Не знаю, — с той же прохладцей в голосе ответил ему Турецкий. — Но на вашем месте я бы поостерегся. Это все, что я могу вам сказать.
— Это все, что вы хотитемне сказать, — поправил его Борис Григорьевич.
— Пусть так, — согласился «важняк».
Борису Григорьевичу стало душно. Он ослабил узел шелкового галстука, промокнул лоб платком и сказал с усмешкой на красивых, античных губах:
— Загадочный вы человек, Александр Борисович. Но я прислушаюсь к вашему совету. На этом разрешите «откланяться». Будете в Израиле — звоните.
Разговор был окончен. Борис Григорьевич вернулся к гостям, однако прежней веселости в его душе уже не наблюдалось.
4
Борис Берлин сидел в мягком кресле в расслабленной позе, положив ноги, обутые в коричневые мокасины, на журнальный столик. В руке у него была бутылка пива. По телевизору показывали «Солярис», и Борис Григорьевич, всегда любивший этот фильм, с особой остротой переживал происходящее на экране.
На экране Крис Кельвин рассуждал о том, что человечество вовсе не хочет исследовать чужие миры, что оно просто пытается расширить свой собственный мир до размеров Вселенной. Этот искренний монолог вдруг вызвал в сердце Берлина такой прилив тоски и преждевременной ностальгии, что он уже всерьез стал подумывать — не отменить ли вылет и не послать ли к черту этот Израиль.
— Почему я должен улетать из своей страны? — шептал он себе под нос. — Это моя родина. Пусть лучше эти гады катятся отсюда ко всем чертям!
Возле кресла стояли три пустые бутылки из-под пива. Берлин был немного пьян. Впрочем, он всегда выпивал пред тем, как сесть в самолет, отчасти из-за страха перед полетом, отчасти для того, чтобы, едва заняв свое место в салоне, сразу же уснуть.
Сегодняшний полет не был исключением.
В комнату вошел телохранитель Юрий, крепкий, широкоплечий парень в сером костюме и темных очках.