Четверо мужчин для одной учительницы
Шрифт:
Он обернулся и пристально посмотрел на нее, слегка прищурившись от первого дыма. Она вдруг ощутила свою беззащитность и одновременно абсолютную женственность. Снова незнакомое ощущение. Она даже испугалась на мгновение... Так вот что испытываешь, когда теряешь голову... Вот как рушатся гениальные планы...
«Прочь... Не хочу... Не могу себе этого позволить! Только не расслабляться. Никогда не расслабляться! – твердила она как заклинание. – У меня есть цель и принципы, а любовь, говорят, проходит. Стоит отступить один раз – и все потеряно. Я это знаю, всегда знала. Единственное спасение: попробую перевести все эти нахлынувшие, избегающие моего контроля чувства в другую плоскость. В практическую, например. Все просто. Как
Наташа протянула ладони вперед, будто просила о чем-то.
– Тебе холодно? – встревожился Влад, заметив ее жест.
– Я только хотела протянуть свои вечно холодные ладони к огню, согреть их и прислонить к самому загадочному в мире лицу.
Влад замер и взглянул на Наташу. В его глазах вспыхнул огонь. Словно поднесли спичку к хворосту.
– Сейчас, сейчас... Ты согреешься... Я хороший поджигатель, – сказал он смущенно и невпопад.
Она улыбнулась искренне. Получилось само...
Возможно, этот контраст – мужская кипящая кровь и холодные женские руки – разбудил в ней неизведанные ею ранее ощущения и мысли... Согреваясь, они становятся проводниками женской энергии, которая заставляет мужское желание гореть и достигать.
– Еще никому не удавалось согреть мои ладони, – улыбаясь, произнесла она.
– Потому что ты не любила?
Его прямолинейность почему-то возбуждала, а не раздражала.
– Как ты помнишь, мне не знакомо чувство любви к мужчине...
– Помню, – ответил он, улыбнувшись.
«Помню...» – про себя повторила Наташа. Как он может это помнить? Откуда?
Он присел у камина. Последний жест – и языки пламени взвились ввысь неуправляемым порывом. Она закрыла глаза в ожидании приближающегося потока тепла. Спустя несколько минут странный звук заставил ее открыть глаза.
Она взглянула вверх, туда, откуда шел этот тихий, волшебный шорох, и замерла в восхищении. Словно снежные хлопья из дымохода, снегопадом сыпались задремавшие в ожидании зимы вереницы бабочек. Они падали маленькими комочками, но, не достигнув пламени каких-то нескольких сантиметров, на волне огненного жара неожиданно раскрывали крылья и медленно планировали, опадая ровно по краям разгоревшегося очага. Затем, словно осознав опасность, запоздало скукоживались, образуя вокруг огня магический,
Дождь из бабочек продолжался. Коричневое в крапинку совершенство с изразцовыми крылышками. Под воздействием силы пламени они, распустив крылья, планировали с одинаковой скоростью, как в замедленной съемке, создавая живые подвижные веревочки. Природе не свойственна асимметричность, даже в незапланированном перформансе с насекомыми, она не изменяет своим привычкам. Казалось, живой дождь будет продолжаться бесконечно и на время волшебного зрелища время замерло. Рискуя обжечься, Наташа стала вытаскивать эти чудо-соцветия, беря их аккуратно за ножки. Некоторые бабочки, почувствовав свой шанс, цеплялись за ее руки мохнатыми лапками, другие, наоборот, сопротивлялись спасению, словно желая воздать дань божеству огня, застыв завершающим штрихом в бесценной инсталляции.
Спасенные бабочки поначалу казались коричневыми, бездыханными трупиками. Ни шороха, ни звука. Она складывала их пригоршнями на деревянный стол, стоявший неподалёку. Казалось, вдохнуть в них жизнь уже невозможно. Но, отлучившись на несколько минут за следующей компанией погорельцев, она не обнаружила на столе ничего, кроме бутылки красного вина. Неожиданное чудо. Дуновение ветерка из разбитого окна или, возможно, новая энергия ее чувств подарили им еще один день жизни. Она стряхнула с ладони бабочек, зажав в кулаке одну.
Влад вернулся откуда-то из темноты неожиданно, с зажженной сигаретой в руке, обнял ее за плечи. Что-то трогательное было в этом жесте, что-то от невозможности дружбы между мужчиной и женщиной...
Наташа разжала ладонь.
– Я хочу подарить тебе ее на память об этом вечере, – сказала она. – Я выбрала с самыми крупными крыльями... У нее повреждены лапки. Можно насадить ее на иголку и вколоть в абажур лампы, что стоит возле твоей кровати. У тебя есть лампа?
Он улыбнулся. Улыбкой восторженного мальчишки. Той уже знакомой, обезоруживающей улыбкой, которой нечего противопоставить, кроме, пожалуй, подкупающей обдуманной искренности. Но она уже не хотела играть или не могла... И вопреки всем наукам по обольщению не сделала серьезную загадочную мину. Просто тоже улыбнулась в ответ.
– Ты такая... – произнес он тихо. – Можно пригласить тебя на танец?
– Ну, как же танцевать без музыки?
– Вместе мы что-нибудь придумаем.
Он обнял ее, и они полетели. Передвигаясь на месте, они скользили в невесомости. Эхом доносились из памяти знакомые слова, где-то близко-близко, внутри, играла с воображением знакомая мелодия.
– «It is a crime», – шептал бархатом его голос...
Легко, открыто они летели в пропасть, взявшись за руки, как будто доверие могло их уберечь от боли удара, когда они достигнут дна.
В отражении оконного стекла их движениям вторили танцующие частички пламени. Наташа подняла голову вверх. Там, под старинным куполом из деревянных балок, бабочки кружились в хороводе, словно белые звезды... Когда танец закончился, на столе не осталось ни одной бабочки. Той, подаренной, тоже не было.
– Не понимаю, как этой красавице удалось ускользнуть, ведь я прищемила все ее лапки и часть крыла бутылкой. Бутылка на том же месте... – удивилась Наташа.
– Воля к жизни или сила настоящей любви... – ответил Влад.
37
Спустя два дня они брели сквозь осенний парк, болтая о литературе. Русской и западной.
– На русских литературных грядках вообще плохо приживается французский экзистенциализм, – заметил Влад.
– Пожалуй, да... Представляешь, насколько был бы зануден Камю, переписанный Буниным? – вторила Наташа.
– По-моему, в занудстве мало кто может соперничать с Толстым. Не могу это не высказать, хоть и знаю, что ты увлекалась им.
«Опять неизвестно откуда взявшиеся подробности обо мне...», – встревожилась Наташа.