Четверо в дороге
Шрифт:
— Не дразни меня своей должностью, Максим Максимович. Чины и благополучие, довольство — это ведь не одинаковые понятия, как думают многие...
— Дело, в конце концов, не в одном твоем личном благополучии, — оборвал его Максим Максимович.
— Я хотел просить перевести меня начальником отдела кадров. Должность как раз свободная. Ну что ты так смотришь на меня? Я болею. Понимаешь, болею. Еще в прошлом году говорил, что болею. С виду-то вроде бы здоров... Вот заявленьице, сейчас дату поставлю. Так! Подпиши.
«Смеется!» Нет, подсунул бумажку, на которой крупно и насмешливо ровно было выведено: «Заявление».
По дороге в город — все еще мела пурга, и «газик»
Не дела Лаптева, его критика больше всего озлобляли Максима Максимовича: делай свое дело, что-то обновляй и выдумывай, но язычок попридержи. «Ничего, пусть поплюхается, голубок, пусть похозяйничает». Утюмов был уверен: Лаптев еще больше противопоставит себя коллективу, и тогда жди развязки. Вспомнят еще Максима Максимовича...
Утюмов пришел к выводу: надо поговорить о Лаптеве с председателем райисполкома Ямщиковым, своим старым знакомым.
Дмитрий Герасимович Ямщиков на собственном опыте не раз убеждался, что старая пословица «Ожидание — хуже пытки» придумана не без основания. Ему оставалось до пенсии всего ничего — несколько месяцев, и рабочие дни сейчас казались невыносимо длинными и утомительными. Не в пример некоторым, он хочет уйти тотчас же, как только подоспеет время. Больших денег ему не надо, крупных постов уже не добиться, а теперешняя должность все же слишком беспокойна, трудна, не для старика.
Ямщиков часто ездил в колхозы и совхозы, его полная, несколько тяжеловатая фигура, неизменно строгое лицо были знакомы в районе всем. Неизменно строгое... Пожалуй, не совсем так. Во всяком случае, райисполкомовский шофер, пожилой добродушный дядя, сказал бы, что не так. И мог бы добавить, конечно, доверительно, что Ямщиков, бывает, улыбается, смеется и даже поет старинные народные песни хрипловатым баском, если дорога длинна и без ухабов. Вообще шофер знал его куда лучше, чем любой из работников райисполкома. Он знал, к примеру, что Дмитрий Герасимович очень любит мягкие белые пряники и много свободного времени уделяет коллекционированию значков, которых у него уже несколько сотен, самых разных — старинных и новых, русских и заграничных, и открыток с видами диких зверей и птиц. В разговоре с сельскими учителями, колхозными бухгалтерами, медсестрами, трактористами или другими людьми, не относящимися к категории начальства, он часто приводил фразу: «Мы призваны обслуживать вас». Но это было наигранное самоуничижение.
За последние годы в район прислали много молодых специалистов, бойких, языкастых; они могут все рассказать не только о севе, зяби, плодородии почв, хирургических болезнях, педагогике, но и о таких вещах, как кибернетика, теория относительности Эйнштейна, структура ядра, гравитация, о которых сам Дмитрий Герасимович имел лишь смутное представление. Ямщиков диву давался: когда эти люди успели поднабраться таких знаний. Перед другими он оправдывал себя: «Я ж родился в семье неграмотного. Потом война...
Несмотря на свой возраст, Дмитрий Герасимович выглядел еще молодцом: аспидно-черные волосы без сединок, лицо без морщин и по-юношески свежее. И на ноги крепок, много ходит, машина у него только для дальних поездок.
Именно к нему, а не к кому-то другому, пришел жаловаться на Лаптева Утюмов. И не просто жаловаться, хорош бы он был, если бы пошел жаловаться в райисполком на подчиненного. Максим Максимович просил «согласовать вопрос с областью» и отозвать Лаптева, не может же сам Утюмов, без ведома начальства, уволить главного зоотехника.
— Хорошо, подумаем... — уклончиво ответил Ямщиков.
Надо бы съездить в Новоселове побеседовать с Лаптевым, с Птицыным и другими, посмотреть, как там идут дела, провести собрание, но времени для этого пока не было. Зная Утюмова, Ямщиков подумал: «Преувеличивает мужик. Тут торопиться не надо».
Лаптев в тот день позвонил Ямщикову. Дмитрий Герасимович ни разу не видел Лаптева; голос вежливый, но с каким-то легким нажимом, в котором угадывается человек с твердым, может быть, даже упрямым характером, и Ямщиков подумал сердито: «Ишь ты, хозяин».
— Жалуются на тебя. Противопоставляешь себя коллективу...
Услышав в трубке: «Простите, но это совершенно бездоказательное утверждение...», Ямщиков повысил голос:
— Что там бездоказательное! Утюмов очень недоволен тобой. Двое ваших — Птицын и управляющий фермой, как его?.. Вьюшков... собираются уходить. Трое говорят одно и то же. Ты все же работаешь с людьми.
Ямщиков частенько говорил малознакомым или вовсе незнакомым людям «ты», если они в какой-то степени зависели от него, но терпеть не мог, когда кто-то из этих людей начинал обращаться к нему тоже на «ты».
Лаптев раза два видел председателя райисполкома на совещаниях и подивился, до чего же тот важен; Ивану Ефимовичу казалось, что Ямщиков ходит по земле, как по сцене перед зрителями, исполняя совсем неподходящую и нелегкую роль.
— Отменил планерки...
— Простите, Дмитрий Герасимович, но, может быть, нам лучше поговорить обо всем этом не по телефону.
Ямщиков почувствовал, как у него тяжело напряглись скулы и под левым глазом задергалась кожа, что случалось всякий раз, когда он сердился. Слыша резкие возражения от кого-либо, он обычно спрашивал:
— Так ты не согласен с мнением райисполкома?
Сейчас он не решился сказать такую фразу, и это еще более разозлило его; едва сдерживая себя, Дмитрий Герасимович сухо распрощался, сказав, что он все же просит подумать над его словами.
Какая-то глухая, непонятная ему самому, неприязнь к новоселовскому новичку появилась у него, и когда на сессии областного Совета секретарь обкома Рыжков заговорил с ним, Ямщиков кратко-деловито и несколько заискивающе, как делал всегда в редких разговорах с секретарем, сообщил, что будет разбираться с новоселовцами, где вместо Утюмова остался Лаптев, инвалид, непонятно как попавший в совхоз и сумевший за короткое время восстановить против себя решительно всех. «Создалась крайне нездоровая обстановка. Почему вдруг этого пенсионера решили послать на такой тяжелый участок?»