Четверо в дороге
Шрифт:
Знакомый горожанин посоветовал: «Ты вот что... Перед едой опрокинь-ка рюмочку, смотришь, и закусить захочется». Опробовал. Аппетит действительно появлялся, и еще появилась... тяга выпить... Чем больше неприятностей, тем сильнее хочется стаканчик-другой пропустить. Но когда почувствовал, что слишком уж тянется к «зеленому змию», твердо сказал себе: «Хватит!» С той поры перестал «опрокидывать».
«Ну ничего, ничего...» — успокаивал он себя, подразумевая под этими неопределенными словами долгожданную развязку — переезда в город.
Позвонил Ямщикову, задал два-три пустячных вопроса, со сладкой тревогой ожидая, что председатель райисполкома вот-вот весело спросит: «Ну как, готовишься к переезду?», но тот говорил о подготовке к сенокосу, к хлебоуборке, и голос его был подозрительно
А дни шли. Они по-прежнему казались Максиму Максимовичу серыми, однообразными, как тучи в промозглую, ненастную осень.
5
Особенно сильное беспокойство, непривычную тревогу Утюмов испытывал перед партийным собранием; ему казалось, что Лаптев, Мухтаров, Весна и Дубровская что-то недоговаривают в беседах с ним и это может однажды прорваться. Правда, Дубровская — комсомолка, а Мухтаров беспартийный, так что остаются только двое.
Весна сказал:
— На следующем партсобрании давайте обсудим вопрос о рентабельности.
— Почему вдруг о рентабельности? — насторожился Утюмов. — На носу сенокос, надо готовиться к уборке.
— Так предлагает райком. Основной вопрос в жизни предприятия. Там поговорим и об уборке, и о заготовке кормов. С докладом лучше выступить вам, Максим Максимович, как директору.
И лучше, и хуже. Лучше, поскольку он «обобщит, даст направление», потом послушает прения и выступит с «заключительным словом», в котором покритикует, поправит тех, кого надо будет покритиковать и поправить. Примут «развернутое решение», и на том собрание закончится, чего еще... Значит, он будет выступать первым и последним, а это удобно. Но вопрос о рентабельности был ему не совсем по душе, рентабельность представлялась чрезвычайно сложным, даже несколько запутанным делом, отдаленным от его собственной практики, и когда возникала необходимость говорить о ней, — а без этого в докладах и выступлениях нельзя, — Утюмов отделывался общими фразами, призывами «бороться за прибыль», «за снижение себестоимости», «за режим экономии».
В прежние годы он думал: прибыльность придет сама собой, стоит лишь «поднять общий уровень производства», то есть смотрел на рентабельность как на само собой приходящее, как на своеобразный придаток; потом начал понимать, что заблуждается. Нынешней весной накупил книг по рентабельности, хозрасчету, прочитал их с трудом «от корки до корки», конечно, много извлек полезного, но по-прежнему не чувствовал себя знатоком в этом деле.
Он решил подготовить краткий доклад — последнее время стали в моде краткие доклады, выписал из книг, газет и «Блокнота агитатора» несколько общих фраз повнушительнее. Но одними общими рассуждениями не отделаешься, рентабельность — понятие конкретное, и Максим Максимович использовал старый свой ход: дал задание тому, другому подготовить цифры, факты, написать отдельные части доклада. Написали, и неплохо. Кое-что подсократил, кое-какие пословицы и поговорки в доклад «ввернул», они здорово на людей действуют. Добавил в деликатной форме, но довольно ясно и определенно, что главные специалисты — Лаптев, Мухтаров и Дубровская должны больше интересоваться рентабельностью, так как вопрос этот — наиглавнейший. На его взгляд, непростительно мало занимается этим Дубровская, а она — главный экономист, ей, казалось бы, и карты в руки: молодая, силенок много, вот и работай, показывай пример, выискивай пути к высокой рентабельности.
Когда-то давным-давно старый умный мужик — бог его знает, где он теперь — напутствовал молодого Максима: обвиняй других в том, в чем сам виновен и тогда твои собственные недостатки в глазах людей будут выглядеть меньшими. Утюмов так и делал; прежде обвинял людей в том, что они не очень-то любят село, страдают показухой и тягой к красивым, ложным отчетам, а вот сейчас говорил: не интересуются рентабельностью. Поди, докажи, что интересуешься. И, верный себе, добавил не очень свежую пословицу: без труда не выловить и рыбки из пруда.
Собрались в Доме культуры. Читая доклад громким хрипловатым басом, Максим Максимович мысленно ругал себя за то, что не нашел времени зайти сюда и дать нагоняй
«Совхоз — это тебе, голубчик, не городская квартирка, хе-хе!»
Рядом с Лаптевым — новый главный агроном Мухтаров. Сидит неподвижно, будто застыл, только глаза сверкают. Весна за столом президиума, что-то пишет. Птицын во втором ряду, у стены. Пренебрежительный взгляд, губы поджаты, можно подумать, что осуждает каждое слово докладчика. Но знал Утюмов, только Птицын может активно поддержать его. Вчера Максим Максимович сказал ему: «Я на тебя надеюсь. О чем говорить — знаешь», — и многозначительно поглядел. Дубровская пристроилась в заднем ряду, что-то шепчет соседке на ухо, хихикает. Леший ее разберет, что там у нее на уме.
Ба, Вьюшков с женушкой приперся! Оба беспартийные. «Сам» в праздничном костюме, при галстуке, но все равно какой-то неопрятный, взлохмаченный, похожий на петуха, которого весь день гоняли по птичнику; сидит, будто на горячих углях: то приподнимется, то плечом поведет, то сморщится. Надо сказать ему, чтобы выступил, очень кстати будет. И сестрица Татьяна здесь. Как же — передовик, пригласили; с такой будь настороже.
Максим Максимович вздрогнул: в зал входили секретарь обкома Рыжков и два работника райкома партии. Вот это делегация! Извинившись: «Машина в дороге сломалась», они сели в первом ряду. Утюмов порадовался, что половина доклада уже прочитана. Теперь все его внимание было обращено на Рыжкова, только на него, хотя со стороны погляди, вроде бы и не смотрит на секретаря обкома, просто в зал смотрит. До чего же обветрено простоватое широкоскулое лицо секретаря обкома, будто он на морозе, на солнце, на ветру работает.
Всякий раз, выступая перед совхозниками, Утюмов тонко и верно — он был в этом убежден — чувствовал, каково настроение аудитории, видел, кто одобряет его, а кто нет. Есть масса всякого рода нитей, порою почти невидимых и малопонятных, связывающих оратора со слушателями: вот один что-то сказал и демонстративно отвернулся — злобствует, второй открыто улыбается, кивает одобрительно — таких понять просто; а бывает, все молчат, как немые, не шелохнутся, и тоже ясно: ничего доброго не жди — немые противники, ведь друзья не замирают надолго в мрачном ожидании, они замирают на миг, перед овацией. Сегодня — сердце не обманывает! — ему предстоят трудные часы: его будут критиковать. Он смотрел погрустневшими вопрошающими глазами на Птицына, Вьюшкова и других, кому он еще верил, на кого надеялся. Раза два обратился к Рыжкову:
— Хороших земель у нас мало, более шестидесяти процентов земельной площади занимают солонцы. И создать по-настоящему хорошую кормовую базу, Николай Николаевич, нам чрезвычайно трудно. Отсюда все сложности...
Где-то в конце доклада сказал:
— Наше лето слишком короткое. Вегетационный период примерно сто шестьдесят дней. Так написано в энциклопедии. И в той же энциклопедии говорится, что вегетационный период, например в Рязанской области и Латвии, около ста восьмидесяти дней. Плюсуй наши бешеные морозы, порой свыше сорока градусов, засуху в начале лета. Да!.. Если бы лето продлить хотя бы на полмесяца, тогда бы и урожаи увеличились. Но это нам не по силам. Следовательно, надо экспериментировать, надо искать наиболее подходящий для наших мест скороспелый, не подверженный полеганию и ржавчине сорт пшеницы. Вот мы использовали пшеницу саратовской селекции. Хорошие сорта, ничего не скажешь, но они все же не для севера. «Мильтурум» более, чем «саратовская», приспособлен к суровому лету, но урожайность у него низкая. Нас, во всяком случае, не устраивает. Вот и получается: есть одно, нет другого. Нужны, повторяю, подходящие для наших мест сорта пшеницы. И тут, думаю, слово прежде всего за учеными. Они должны помочь нам.