Четвертый брак черной вдовы
Шрифт:
— А что же? — спросил Хоэль сдержанно, постепенно наливаясь злобой. Намеки бесили сильнее, чем нравоучения и сплетни. Будь Хименес понаблюдательнее, он замолчал бы, но ему не терпелось рассказать о своих догадках очередной жертве черной вдовы.
— Не случайности, а самые настоящие убийства, — с удовольствием закончил дон Хименес. — Уже полгорода говорит об этом, только шепотом, потому что дель Астра всем готовы заткнуть рты. Кому деньгами, а кому и кинжалами. Между нами говоря, вы попали в разбойничье логово, — он многозначительно прищелкнул языком. — И главарь там —
Что знал дон Хименес, так и осталось тайной, потому что в следующее мгновение Хоэль ударил его лбом в лоб.
Раздался глухой стук, дон Хименес всхлипнул и рухнул на цветочную клумбу, как подкошенный.
Донна Инес пронзительно завизжала, а с той стороны улицы уже бежали на помощь горожане, наблюдавшие за разговором издали. Хоэль еле сдержался, чтобы не плюнуть на сплетника, который слабо застонал, приходя в себя, и начиная ворочаться среди роз.
— Боже! Вы вы ударили его!.. — донна Инес схватилась ладонями за свои пухлые щеки, отчего ее пунцовый рот превратился в некое подобие цифры «восемь».
— Просто неловко дернулся, — проворчал Хоэль. — Беседа была долгой и утомительной, а я еще не совсем окреп, — он повернулся, чтобы уйти, и столкнулся лицом к лицу с женой.
Катарина стояла шагах в пяти от него, уже не в синем утреннем халате, а в глухом черном вдовьем платье. Черная кружевная наколка крепилась черным же гребнем к рыжим волосам, теперь уложенным в гладкую прическу — прядочка к прядочке, и вся донна была — благопристойность, чопорность и благородное негодование. Хоэль сразу прикинул — слышала ли жена что-нибудь из сказанного врунишкой и сплетником. Но первые же ее слова уверили, что Катарине не было известно, из-за чего все произошло.
— Зачем вы ударили доброго дона Хименеса? — спросила она строго.
— Признаться, ненавижу врунов, — сказал Хоэль небрежно и пошел, прихрамывая, к дому. Катарина, конечно же, увязалась за ним, даже не оглянувшись на стонущего «доброго дона». — Он с такой наглостью врал мне прямо в глаза, что воевал при Эль-Фуэнте, что я не сдержался.
— Вы ударили его только за это? — холодно спросила она, но глаза гневно сверкали — красивые, карие глаза. Темные, но прозрачные, словно полные танцующей золотой пыли.
— Вы удивитесь, но многих в этой жизни бьют и за меньшее, — философски ответил Хоэль, переводя взгляд с личика жены на гравий под ногами. Так ему было спокойнее. Потому что миловидная мордашечка донны могла смутить кого угодно, несмотря на то, что выражала сейчас недовольство.
— Бьют! — не сдержалась Катарина. — Но только животные, а не благородные кабальеро!
— Но вы же знаете, что я вовсе не такой, — насмешливо сказал Хоэль.
— Своими поступками вы будто пытаетесь убедить меня в этом. Знаете ли вы, — она сделала шаг вперед, преграждая ему путь, — что сейчас сюда явится судебный капитан, да и судья тоже!
— С чего бы? — лениво спросил Хоэль, останавливаясь.
Катарина тоже остановилась, едва не сжимая кулаки. Она была ниже его ростом, но, хотя смотрела снизу вверх —
— Дон Хименес обязательно подаст жалобу!
— Если слизняк, то подаст, — согласился Хоэль, щелчком сбивая с розового цветка жирную гусеницу.
— Да слушаете ли вы меня?! — воскликнула Катарина, проследив взглядом улетевшее на восемь шагов зеленое мохнатое тельце.
— Давайте-ка зайдем в дом, донья, — сказал Хоэль, обнимая ее за плечи, и она затрепыхалась под его рукой, пытаясь вырваться. — Не будем давать своей ссорой повод для новых сплетен, — прошептал он жене на ухо, вдыхая упоительный аромат, исходивший от рыжих волос.
Она тут же присмирела, но едва они оказались за закрытой дверью, отстранилась — тяжело дыша, вся пунцовая, похожая на самую настоящую живую женщину. Или на разъяренную кошечку, но вовсе не на благонравную вдову, в чьих жилах скисшее молоко, а не кровь.
— Совсем не нужно было обнимать меня на виду у соседей, — сказала Катарина, приглаживая волосы и поправляя платье.
— Почему? Мы муж и жена, а не любовники, — Хоэль намеренно сказал именно это слово и с удовольствием увидел, как донна Катарина краснеет все сильнее и сильнее, хотя, казалось, дальше краснеть уже было некуда. — Все по закону, донья, — успокоил он ее. — И не нарушает приличий.
— Вы вы невозможны! — сказала она и вдруг вздохнула. — Идемте завтракать. Ждем только вас.
Она начала подниматься по ступеням, но Хоэль не поспешил за ней. Катарина оглянулась, не понимая, почему он медлит.
— Знаете, донья, лучше я где-нибудь в другом месте поем, — сказал он. — Я и так-то вас раздражаю, кошечка моя, а за столом вы и вовсе меня возненавидите, — он потер шею, но под строгим взглядом жены опустил руку и сказал: — Ну не умею я есть всеми этими ложками-кочережками. Да и пальцы сломаны, если помните. Вы лучше отправьте ко мне какую-нибудь служаночку, она меня и покормит.
Про служаночку он упомянул зря, потому что Катарина сразу побледнела — даже удивительно, как быстро отлила кровь от лица. Словно ветер дунул на клумбу белых и красных цветов, мгновенно превратив ее из алой в бледно-розовую.
— Следуйте за мной, — сказала она чопорно, вновь принимая облик добропорядочной вдовы, отчего Хоэлю захотелось повыть. — Я сама вас покормлю.
Вот это было уже интересно, и он тут же взбежал по ступеням:
— Я не ослышался, донья? Будете своими ручками кормить животное?
— Да, — сказала она с вызовом. — Как ливийская принцесса, которая кормила дракона.[1]
Сравнение Хоэлю не понравилось, и он исподлобья посмотрел на жену — к чему эти слова? Нет ли в них тайного смысла. Но Катарина передернула плечами и спросила уже совсем другим тоном:
— Как ваша голова? Вы так ударили его — она непроизвольно дотронулась до собственного лба.
Хоэль хмыкнул, хотя тревога была приятна — не спросила же донна вдова, что с головой Хименеса.
— Ерунда, — ответил он. — Не волнуйтесь. У меня башка крепкая, как медный котелок, — и он тут же постукал лубком себя по макушке, открыв рот, чтобы звук был поотчетливей.