Четыре Евы. Связь поколений

Рейникайнен Веера Хелена

Иногда, стоя у неё за спиной, я слышала, как она, не видя меня, зовёт:

– Верочка, доченька, где ты?

А я (малютка совсем) стою и не понимаю, почему она меня зовёт, ведь я тут, рядом.

Когда Любовь начала ходить, то меня удивляло, почему она идёт туда, где нет мамы, почему она делает то, что маме не нравится, зачем она делает плохо самой себе, а маме делает больно. Однажды, когда мама на короткое время ушла, а нам с сестрой наказала оставаться в комнате, я встала у стеночки и стала ждать маминого возвращения. И вдруг увидела, что сестра сначала подо- шла к окну, потом к табуретке, которая была недалеко, потом, посмотрев вверх на окно, стала толкать табуретку к окну. Я стояла, смотрела и не понимала, зачем она делает то, что маме не понравится. И в то

же время причину всего я, несмотря на возраст, осознавала. Я понимала, что у сестрёнки возникло желание посмотреть в окно, а окно высоко и нужна табуретка, чтобы добраться до него, чтобы увидеть, что там за окном. Но я не понимала: «Зачем нужно смотреть в окно? Зачем надо делать это без маминого разрешения?» А Любовь сначала толкала табуретку к окну, потом пыталась влезть на неё, после нескольких попыток у неё это получилось. Она стала выглядывать в окно, но ей мешали повешенные мамой короткие (длиной до подоконника) занавески, и поэтому она стала залезать выше, пытаясь ногами встать на подоконник, а руками ухватиться за нити, на которых занавески висели. А я понимала, что она может упасть и тогда ей будет очень больно.

Я видела, как она взялась руками за эти нити, видела, как она, стоя на подоконнике и держась за нити, раскачивается и одновременно смотрит в окно. Я видела, что это ей очень нравится. Я переживала, что когда мама войдёт и увидит это, то страшно испугается и расстроится.

А сестра, раскачиваясь, порвала нити, с грохотом упала на пол и громко заплакала. В этот момент вбежала мама, в глазах у неё я увидела страх, она подбежала к лежащей на полу сестре и схватила её на руки.

Сначала мама стала её жалеть и успокаивать, а потом строго спрашивать:

– Зачем ты туда полезла? Почему ты лезешь, куда не следует? Теперь тебе больно?

Она задавала те же вопросы, что были в голове у меня, вопросы, на которые у меня не было ответов. Мне не было тогда и трёх лет, но в памяти эти мысли и эти вопросы остались на всю жизнь. Я боялась отходить от мамы, ходила за ней по пятам, но видела, что сестра живёт своей жизнью – она идёт туда, куда сама хочет идти.

Однажды мама оставила швейную машинку на столе, забыв надеть на неё деревянный чехол. Как только мама вышла на кухню, сказав нам, что сейчас вернётся, сестра очень заинтересованно посмотрела на машинку, потом подошла к ней и залезла на табурет, чтобы дотянуться до неё.

Я с ужасом наблюдала, понимала, как это опасно, и опять переживала: «Зачем она это делает? Почему туда полезла! Опять мама будет её ругать!» Мне казалось, что у меня нет права запрещать ей это делать, останавливать её или оттаскивать её оттуда, поэтому я просто стояла и смотрела. Она уже начала крутить швейное колесо рукой, я видела, как острая игла забегала туда-сюда, я понимала, что ей опять попадёт от мамы.

Тут сестра повернулась ко мне и крикнула:

– Иди сюда!

А когда я подошла, она снова посмотрела на меня и произнесла:

– Сунь пальчик – выскочит зайчик!

Я не поверила, что там может быть какой-то зайчик, но раз сестра просит, то попробую – суну пальчик, раз она так просит, значит, мне надо это сделать. И я сунула!

В этот момент Любовь опять закрутила колесо, и иголка пошла прошивать мой палец! Было ужасно больно, я не могла выдернуть его и вскрикнула от боли. В этот момент в комнату вбежала мама и увидела весь этот ужас. Я (и это удивительно) знала, что не должна плакать, как обычно плачет сестра, я понимала, что слезами могу испугать маму. И я не плакала! В тот день я впервые узнала и поняла, что такое обман.

Я изучала этот мир, наблюдая за поступками окружающих меня людей, я видела и слышала всё, воспринимая это или как что-то новое для меня, как что-то непонятное или неприемлемое для меня.

Я очень хорошо помню, когда впервые в жизни узнала и испытала, что такое стыд и страх. Помню, что в тот момент я не хотела быть там, где была, но уйти оттуда не могла. И ещё (самое главное) я знала, что так поступать нельзя, знала, что если расскажу об этом, то мама сильно накажет того, кто был рядом со мной.

У нас была многодетная семья, а дом небольшой, и

поэтому детей иногда укладывали спать вместе. Так было и в тот день. Мама сказала, чтобы мы легли отдохнуть, и я оказалась рядом с братом, он лёг справа от меня. Я видела, что он не хотел спать, а потом я почувствовала его руку в моих трусиках, я испытала тогда первое горячее чувство стыда и чувство страха, понимая, что так не должно быть. Я тихо прошептала ему, что всё расскажу маме, и он, то ли испугавшись, то ли осознав в тот момент, что так поступать нельзя, убрал свою руку. Я знала, что если расскажу об этом, брату сильно попадёт, и я решила промолчать.

Помню, как заметила (это было в 1969-м), что у мамы живот стал большим, как мячик, думала тогда, что же такое большое и круглое она съела, и как это могло попасть в её живот, если у неё маленький рот, а значит, проглотить это невозможно.

Потом мама куда-то пропала, я очень её ждала, мне её очень не хватало, я осталась без защиты, мне было очень одиноко, грустно и страшно. Но вскоре мама вернулась! Вернулась с маленьким мальчиком, это был мой братик. Мама ждала девочку, которой хотела дать имя Надежда, но родила сына (16 марта 1969 года) и дала ему имя Пётр. Она сказала, что так звали ученика Иисуса Христа, и поэтому надеется, что и сын будет таким же стойким и преданным Богу.

Мне было почти четыре года, когда мама вернулась с братиком. Помню, я тогда удивилась, что с ней пришла другая женщина тоже с маленьким мальчиком, но этот мальчик был почти в два раза больше нашего Пети. Мама сказала, что женщина с мальчиком будут жить с нами, я подумала, что, наверно, ей некуда идти, поэтому она и пришла к нам. Я видела, что эта женщина очень благодарна маме за то, что та взяла её к нам домой. Она стала кормить грудью и своего ребёнка, и моего братика. Потом, когда я подросла, мама рассказала, что эта женщина родом из Эстонии, что родила ребёнка в той же больнице, где и мама, и ей некуда было идти. Она жила у нас несколько месяцев, а потом уехала к себе на родину, в Эстонию. С мамой они стали близкими подругами и поддерживали связь на протяжении многих лет. Она была очень благодарна маме за то, что та приютила её в своём доме. Помнится, что эта женщина замуж не вышла и всю жизнь посвятила сыну. Мы с мамой ездили к ней в Эстонию, когда я была уже подростком.

Но вернёмся опять к моему детству, к моей памяти, в которой остались и воспоминания, и пережитые детские страхи.

Однажды мама сказала, что мы пойдём в гости. Так как я почти всегда оставалась с ней дома, где было спокойно и уютно, слово «гости» меня насторожило, я даже испугалась чего-то, но перечить ей и рассказывать о своих страхах не стала. Я вообще тогда не говорила: не хочу, не буду, не пойду, эти слова я слышала от сестры Любы и от братьев, они часто говорили их маме, а я не могла. Поэтому, хоть мне и не хотелось в гости, мы с ней туда пошли. Но на душе у меня была какая-то тревога, тяготили нехорошее предчувствие и даже страх, которому не было объяснения. Страх этот был настолько сильным, что я боялась отпустить мамину руку даже на мгновение. Когда мы вошли в незнакомую комнату, меня охватил ужас – в полутёмном помещении я увидела мужчину, женщину и мальчика, комната была невзрачной и убогой, вдобавок там скверно пахло (я тогда ещё не знала ни табачного запаха, ни запаха перегара). Я крепко держала руку мамы и боялась только одного – вдруг она отпустит руку и оставит меня там. Я смотрела на этих людей и понимала, что самый несчастный из них – мальчик, который сидел в углу, мне было его очень жалко, хотелось забрать его к нам домой, а главное, быстрее уйти оттуда. Я не слушала, о чём мама с ними говорит, но понимала, что она хочет убедить сидящую там женщину, чтобы та сделала что-то, после чего все будут счастливыми. Я чувствовала, что мама жалела их всех и точно знала, как надо поступить этой женщине, чтобы все стали весёлыми и радостными. Мужчину тоже было жалко, он сидел молча, опустив глаза, и был очень грустным. Мне почему-то не было жалко женщину: я, как и мама, чувствовала, что все здесь страдают из-за неё, мне было страшно остаться с ней, я её очень боялась. Почему-то в моей голове мелькнула ужасная мысль: «А вдруг она попросит, чтобы мама оставила меня там?»